главные героини, две лучшие подруги – робкая послушливая Ракка и властная заботливая Рэки – на миг покажутся антагонистками.

Но это – не конфликт, а полное дополнение.

Искаженная дочь, боящаяся жить без старшего, и искаженная мать, боящаяся попросить о помощи, – два точных образа нарушенной привязанности.

«Родитель – это доминантная забота», – рисовала Петрановская простую схемку, раз от разу обраставшую путавшими изначальную простоту и ясность, ложными и ненужными стрелками: не по делу выданного доминирования, не туда направленной заботы.

«Ребенок – это доверие и следование», – продолжала рисовать она, перекрывая на схемах искаженных отношений стрелочки радостной детской привязанности.

И вот чем «Союз серокрылых» интереснее диснеевских иллюстраций.

Проще всего ведь в нем было бы сказать, что Ракка и Рэки – наглядные жертвы искаженного материнства.

Ракка, отвергающая себя: «Мне просто нет места в этом мире… Меня просто не должно быть…» – соблазнительно точный образ ребенка, недополучившего заботы. Растущего с неподтвержденным правом на существование.

Рэки, отвергающая заботу: «Боялась, что никому не нужна… что, если буду звать на помощь, никто не отзовется…» – соблазнительно точный образ ребенка, барахтающегося в бунте, потому что однажды выбили почву из-под ног. Растущего с ощущением, что довериться в мире некому.

Неприятие себя и неприятие мира – два базовых греха, удерживающих каждого человека в магическом кругу искаженного детства.

Но именно то, что в «Союзе серокрылых» нет зримой, мультяшной матери, с которой можно побороться за право быть взрослым, раздвигает пространство борьбы в бесконечность.

В ту одинокую сентябрьскую ночь я рыдала над туманно-молочными образами моего детского преступления.

Осознав вдруг остро, что нелюбовь к себе – действительно грех.

Бытийный, изначальный, страшный.

Что падаю, не потому что ворон – мама, небесный покровитель, Бог – в вещем сне так трогательно «бесполезно» – «Бесполезно, но спасибо тебе», говорит ворону Ракка – удерживает меня за платье. Нет, это я сама так нацеленно и сильно стремлюсь упасть.

«Союз серокрылых» для меня – не о тайне посмертия, а тайне рождения.

Наглядная иллюстрация того, что человек рождается, чтобы начать наконец быть.

Не греться пожизненно в утробе.

И не вычеркивать себя из «сени смертной», едва «убоявшись зла», если переиначить сказанное в одном из Давидовых псалмов.

А найти свой путь из круга заботы и страха. Одинокий, самостоятельный, ни на чей больше не похожий. Который чем дольше выспрашиваешь у матери, тем дольше не двинешься с места.

Потому что и мать – вот знание, доступное, по Петрановской, только взрослому, вылупившемуся из кокона человеку – такая же твоя, серокрылая и пленная сестра.

Человек, а не Бог спасающий.

Зеркальные Ракка и Рэки вытягивают друг друга из плена отчаяния.

Но в решающем акте спасения забота должна обратиться своей противоположностью.

«Спасти Рэки – значит разлучиться с ней. Ты к этому готова?» – спрашивает Ракку исповедник и терапевт.

И это то, что матери и ребенку никогда не понять, это знают только взрослые, равные, одинокие, летящие люди.

1 июля 2017

Это не верба

«Это не верба», – сказали мне справа. – «Не верба?» – «Не верба. Спрячь». – «Почему?» – «Потому что лучше ничего не освящать, чем освящать непонятно что».

Храм – маленький космос не только потому, что здесь, по вере, дом Божий. А еще и потому, что укрупняет любую мелочь и ставит ее перед тобой межевым камнем. Духовная жизнь вообще кажется чем-то масштабным, космическим, отвлеченным, пока не начнешь хоть немного всерьез наблюдать за собой и не окажется, что застреваешь на каждой пылинке.

«Воином света, – читала я, будоражась, будто главой из фэнтези-саги, – воином света соделай своего служителя», и чувствовала себя другом эльфов на пути в Ривенделл, пока не вчиталась и не увидела ясно, что в благодарственной молитве по Святом Причащении написано: сыном, – сыном света соделай. Столько просить, чтобы взяли хотя бы приемышем, – куда там выйти в защитники.

Вот и ветка в моих руках – очитка, непреднамеренная ошибка свекрови, которая передала накануне праздничных выходных Самсу ветку с пушинками, а я, чтобы ее порадовать, и предложила: давайте снесу освятить. Было прогуглено, что святят как раз накануне Вербного воскресенья, в Лазареву субботу, и я со своей веточкой в туристическом пакете, украшенном подписями на иврите, направилась на вечернюю службу.

«Ну и что, пусть посвятится». – «Делай, что тебе говорят».

Надо еще сказать, что причаститься маме с малышом – приключение сплошь из выборов на развилках. В былые годы я ходила по будням, когда на литургии я и две бабушки, чтобы не пополнять и без того долгую очередь людей, отработавших пятидневку. Но караулить свой черед к исповеди с человеком, которому все равно где бегать и транспорт возить – вот уже и с пандуса при храме нас с тракторами погнал охранник, хотя идею погонять тут машинки, каюсь, Самсу подала я сама, – караулить, подписывая коряво грехи на сложенном вчетверо листе едва пишущей храмовой ручкой для молитвенных записок, увертываясь взглядом от охранника и признаваясь себе, что в ребенке нашла повод разгуляться на службе ногами и глазами, – очень уж бестолковый расход энергии. Теперь мы с Самсом, никого не беспокоя, прогуливаем литургию целиком – на детской площадке при храме, усыпанной ломаными паровозиками, потертыми зверьками, выгоревшими лопатками, зато накануне я оставляю его свекрови, и никто больше не пропускает меня первой к исповеди, потому что с виду я больше не мать с малышом, а нерадивая дева, домявшаяся до того, что в храме выключили огни и охранник попросил всех, кто не на исповедь, покинуть помещение. Да и на исповедь осталась я одна, задержав излюбленного священника, коллеги которого, закончив жатву приходских грехов, расслабленно покидают алтарь. Накануне – а не утром по ходу литургии – в нашем храме исповедуют только по большим праздникам, так что я отстояла одну из трех очередей, и та насилу на мне иссякла.

Грехов много, дописываешь, допытываясь у памяти, донимая себя, – исповедь как обнуление, причастие как порог новой жизни, и хочется переступить налегке и побольше отправить в виртуальную корзину.

Чутье обостряется, ум разгоняется, со скоростью процессора переводя реальность в код: единица – ноль, добро – зло.

Вот и веточкой: уже достав ее из пакета в храме, я вижу, как она неприглядна в сравнении с подобранными букетами красноватых веток, раскупаемыми в лавочке на храмовом дворе.

Но решаю протянуть над головой свою, кривую и вялую, одинокую и, вдруг замечаю, без кровинки красноты веточку, чтобы поупражняться в смирении.

Сиротка с веточкой сухой, послушная дочь свекрови.

Хотела смиряться – и вот препираюсь, пока соседки, решившие унять меня не