— Ох, — сказала Глэдис обреченно, представив реакцию мужа на обретение еще одной родственницы, хоть и не кровной, — я…

— Ее крестной матерью буду я, — отрезала Анна, — возражения есть?

Не нашлось.

— Тогда сначала соборуем Немайн, пока она в сознании, затем крестим ее жрицу, — подвел итог епископ Дионисий.

И снова зазвучали стихи покаянной утренней службы…

Крещение там, не крещение, а звали все Луковкой, никто слово не коверкал. Похожа. До слез! За эти дни Глэдис попривыкла к нескладной девчушке, что неотлучно сидит при дочери, разве иногда до ветру бегает. Привыкла — молчит, делает все, что ни скажет мать сиды. Заговариваясь, зовет ее именем Дон. Иногда говорит голосом дочери. Сильным и решительным. Но сейчас — сейчас просит от себя. Запинаясь и глядя в пол.

— Я снова не слышу Неметону… А настойка помогает…

— А тебе не надо слышать, — отрезала Глэдис. — Надо губы смочить, пить дать, на бочок перевернуть, пузырь со снегом ко лбу приложить, где жар. Или грелку, если холодной будет. А пьяную сиделку до своей дочери я не допущу. Выбирай.

— Я должна быть рядом. Я — это она.

— Не для меня.

— Для меня. И для нее. Одежду свою дала. В кровати своей ночь спать позволила. Имя дала.

— Имя тебе Анна дала. Но, верно, настояла на твоем крещении моя дочь. Так что она тебе и правда кто-то вроде крестной матери, хотя двух и не положено, — решила Глэдис. — Ну так тем более настойку нельзя. Ты же теперь христианка. А прорицать пьяной — это самое язычество. И раз уж та, что должна тебя наставить в вере, пластом лежит, а вторая вокруг хлопочет… Читать умеешь?

— Нет. Мы в Анноне все наизусть учили.

— И правда горе луковое… Ладно. Погодим немного. Одну я тебя с дочерью все равно не оставлю… Делай что скажут, помогай. А если Немайн захочет, чтобы ты ее расслышала, ты ее, наверное, услышишь.

Луковка робко улыбнулась.

— Ты думаешь, она захочет?

— Сама говорила — признала, имя дала, одежду, кров, крестила. Ты Немайн нужна, наверное. — И вдруг вывернула: — А она тебе?

— Я — это она. Меня без нее нет. — Голос Луковки дрогнул — А можно мне здесь что-нибудь для сна поставить? Чтобы всегда рядом.

Когда Глэдис вышла, Нион повернулась к Немайн. Та дышала ровно, спала, проходя одну из немногих спокойных стадий странной болезни. Потеряв сознание вскоре после соборования, в себя уже не приходила. Мэтр Амвросий сказал: более странного недуга видеть не доводилось. У Неметоны отказывали по очереди все органы — не до конца. Потом отказавшая часть тела начинала работать нормально, зато немедля отказывала следующая. Что ж, когда нибудь это закончится. Одна беда — уж больно у человека внутри много разной требухи. А у сиды наверняка еще больше.

Нион начала говорить. Ведь Неметона обещала слушать.

— Вот как бывает. Ты знаешь. Вообще-то христианские друиды правы — я человек. Как все. Только вот быть как все не умею. И вообще ничегошеньки про это не знаю. Меня ведь держали как вещь. Как платье. Хорошее, нарядное, для церемоний. Пылинки сдувать и хранить в резном сундуке, когда не нужно. А когда нужно, надевают. А мне, когда нужно, всегда настойку давали. Мне ведь много не надо, за то и выбрали… Ватесса была, второй уровень посвящения возгласили — а и не учили ничему. Ну кроме как сидеть тихо, мышонком. Ходить правильно. Дышать. Говорить не учили, говорила ты — а без дыхания говорить трудно. А остальное, что я знаю, я подслушала. И правда, никогда я не сотворю из тебя кумира! Идолы — они деревянные, или каменные. Мертвые. А ты живая.

И пока на смену Глэдис не явилась Анна, девушка торопливо прижалась щекой к руке богини. Теперь она стеснялась своего поклонения и на людях старалась никак его не проявлять. Однако с рукой что-то было не так. Под щекой, там, где на руке Неметоны быть кольцу, вместо мягкого и маслянистого Нион ощутила твердое и гладкое. Отстранилась. Рассмотрела. Зажала рот рукой, подавив вскрик. Прежде закрытый воском, на пальце сиды тускло сверкал камень цвета открытой раны…

Пирр сумел. А потому и шел — не к себе в комнату, а в соседнюю, где обретался человек, рекомендованный ему патрикием Григорием. Приказчик купеческий, как же! Порода, сила, обходительная увертливость в разговоре… Чиновник дворцового ведомства, не менее. А чем занимаются некоторые из них — давно известно. Так что принимай подарок, почтенный Эмилий, или как тебя там сегодня зовут. Хороший подарочек, о таком ты мечтаешь. Потому что тебе тоже нужно определить политику и написать отчет — и старик Пирр тебе в этом поможет! В обмен нужна сущая мелочь. Отметить, насколько он тебе помог. А что ты не уточнишь — чем, оно ведь к лучшему. Пусть Григорий думает, что глаза и память, а не ловкие руки и язык. При соборовании возжигаются свечи. И главное — каждый пресвитер производит помазание каждого члена болящего. Каждого. То есть и руки. Правой руки. Никто не заметил лишнего движения, даже сама соборуемая. А в результате в ладони Пирра оказался восковой слепок. Закрывавший регалию.

Эмилий обрадовался. И немедленно залил добычу гипсом, чтобы получить точную копию. А Пирра осенило.

— Сделай еще одну — мне, — попросил он.

— Нет, — заявил Эмилий, — не рискну. Если она потеряется, а потом всплывет в ненужных руках, под вопросом окажется моя верность экзарху Африки. Но я могу провести анализ слепка при тебе. И отпечаток слепком сделать, и при тебе сравнить с образцами. А сейчас пусть схватится.

И перевернул песочные часы.

Пирр согласился. Не было у него другого выхода. Взялся за работу тайного агента, так изволь слушать более сведущего в сем ремесле человека. А потому спустился Патриарх в пиршественный зал и застал там давешних друидов, вкушающих пищу земную. Такой случай упустить не мог — и немедленно дополнил собой компанию.

Вскоре он уже вел привычный теологический диспут. Время в подобных беседах течет незаметно, а польза несомненна! Ирландский акцент у собеседников только веселил, а среди концепций, которым приходилось противостоять, нашлись несколько до боли знакомых. Друиды и сами не осознавали, насколько глубокими отметинами наградило их веру христианство.

Но главное — он начал понемногу узнавать этих людей. Кузнец вовсе оказался открытой книгой. Не скрывал — его больше прочего волнует мудрость, связанная с огненным ремеслом. Когда дочь бога всех ремесел приходит жить к людям — это наверняка означает щедрые новшества. И главное для него — именно эти знания, а прочие мудрствования он оставляет товарищам. Двое других казались искренними в своих заблуждениях, но ни одна душа не гладка, как галька на берегу — найдется за что ухватиться. Дай только срок.

Но на сей раз ни срока, ни отдыха не досталось. Распахнулась дверь, ведущая во внутренний двор заезжего дома. И сразу с порога прозвучала пара хлестких приказов. Тон, голос августы. Недовольной августы. Валлийских слов Пирр не разобрал. Но — обернулся. Новокрещеная Нион. Девушка, одетая девочкой. Как у человека может быть чужой голос? Зато приказы понял здоровый бородатый варвар, привалившийся к стойке.