с этой ночи весь дом обезумел. Дмитрий Иванович заказал портрет Марии; написанный очень круто, насколько я могу судить, он выдавал всю ту мятежность, что охватила душу несчастной Черкасовой. Павел Дмитриевич, едва они оставались наедине, настаивал на новых встречах и близости, но Мария отказывала ему. Во время одной из таких сцен молодой граф буквально обезумел, он требовал, чтобы она уехала с ним. Тут и застал их Дмитрий Иванович. Он ворвался в покои невесты с револьвером, но и в руке сына было оружие — кольт «Миротворец».

— Митрофан Пантелеевич ничего не говорил об оружии в руках молодого графа, — воспротивился Рыков.

— Правильно, потому что он застал самый конец этой сцены. Итак, было два выстрела. В итоге — убитая Мария Черкасова, застреленная собака, изувеченная рука Павла Оводова. Что же случилось? Ни один из трех револьверов, находившихся в арсенале графа Дмитрия Оводова, не участвовал в той стрельбе. Калибр не соответствует. Я проверил, и криминалисты подтвердили. Уверен, старый граф вообще не стрелял.

— Но общепринятая версия… — попытался воспротивиться Плещеев. — Как же…

— Она неверна, Платон Платонович. Ошибочна. Думаю, дело было так. Будущий пират и разбойник, хладнокровный убийца, готовый пойти на любое преступление, Павел Оводов угрожал отцу и Марии оружием. Наверное, говорил, что убьет ее, отца и застрелится сам. В духе Серебряного века, когда они и жили. Пес не выдержал и бросился на Павла Оводова, тот закрылся левой рукой, но успел выстрелить два раза. Одна пуля досталась Арчибальду, другая — Черкасовой. Не думаю, что молодой граф хотел убить Машу. Но когда человеку отсекают пальцы, он может пальнуть куда угодно. Свинцовые горошины идентичны — обе пули от «Миротворца». Отцу так и не хватило сил нажать на спусковой крючок и выстрелить в сына. Тут ворвался дворецкий Митрофан и застал картину, о которой потом рассказал своим детям. Пуля, убив Машу, оказалась в скорлупе грецкого ореха, из которого позже и была создана миниатюрная шкатулочка. — Крымов указал на стол. — Вторая пуля, убившая Арчибальда, — он достал из кармана кусочек свинца в крохотном полиэтиленовом пакетике, — была найдена мною в могиле пса. Да, да, Платон Платонович, не удивляйтесь, я ночью проник в музейный дворик и эксгумировал его тело.

— Какой вы авантюрист, однако, — неодобрительно покачал головой Плещеев. — С вами держи ухо востро…

— Обижаете! Не я ли вам принес золотой крест Оводовых, который достал из второй могилы — Марии Аркадьевны Черкасовой?

— Вы и там побывали?! В селе Елесеево?!

— И там побывал. Сыщик я или нет? Пуля пробила сердце молодой женщины, сломала ребро и дальше ушла по траектории — в буфет, в шкатулку и в грецкий орех. Остальное известно: от Митрофана граф Оводов откупился, тело Машеньки отправил ее отцу, а сына выгнал вон и лишил наследства. Впрочем, оно ему не понадобилось: молодой граф Оводов обокрал британскую казну и растворился в мире с горой африканских алмазов.

Оба старика с удивлением уставились на рассказчика.

— Эту историю я вам расскажу чуть позже. За бутылкой коньяка, которая причитается с вас, Платон Платонович. Заодно и с коллегой на мировую выпьете. — Он кивнул на Рыкова.

— Я-то не против, если коньяк с Платона, — миролюбиво съязвил старый кошатник.

— Да хоть две, — по-гусарски ответил Плещеев.

— Вот и отлично, — одобрил его реакцию Крымов. — Я заканчиваю. Старый граф нашел искусника Иоакима Самсонова, и тот смастерил из пробитого ореха махонькую шкатулку с секретом. Остается последний вопрос, еще одна улика и третий экспонат для вашего музея, Платон Платонович. У вас есть лопаты? В подсобке?

— Две штуки, — ответил Плещеев.

— Ну вот, как раз для вас — я уже рылся в вашем дворе. Там земли-то всего двадцать сантиметров. А я буду на подхвате.

— Пошли, — кряхтя, встал со стула Рыков. — Платон мне друг, но истина дороже. Когда я еще в такой истории поучаствую? Пошли, Платон!

Два старика копали на зависть слаженно. Пожелтевший тополь шумел над их головами. Остро пахло мокрой землей. Крымов смотрел и радовался. Любовался ими! Столько лет враждовали — и вот тебе, работают вместе. А там, глядишь, и дружба вернется.

Землицу раскидали, затем все вместе поддели ящик, и Крымов вытащил его наружу. Перехватил у Плещеева лопату и стал ковырять осеннюю землю дальше.

— Ага, — сказал он и вытащил из земли задубевший от времени кожаный сверток. — А вот и он…

Ножом распорол пару ремней, перехвативших сверток, и стал освобождать искомый предмет…

— Главный вопрос: куда делась самая серьезная улика? — работая, говорил Андрей. — Орудие убийства. Куда делся кольт «Миротворец»? Вот он, этот роковой пистолет!..

На газоне перед тремя мужчинами лежал убитый временем, проржавевший, с частично сгнившей рукоятью кольт 45-го калибра, прозванный американцами «Миротворец» за то, что он мог уладить любые конфликты — только взводи вовремя курок.

— Митрофан не увидел его, потому что, скорее всего, кольт оказался под тушей пса, — рассуждал Крымов, — когда граф выронил его и схватился за обезображенную руку. От злосчастного кольта отец и сын должны были непременно избавиться — и как можно быстрее. Лучшего места, чем под ящиком с убитой собакой, найти было трудно. Вот вам и третий бесплатный экспонат для музея, Платон Платонович. Золотой фамильный крест Оводовых — раз, шкатулка из грецкого ореха — два и легендарный кольт Дикого Запада — три. Что скажете, господа краеведы?

— Вы — молодчина, — кивнул Петр Семенович. — Хоть и наврали мне — прикинулись журналюгой.

— Но дело того стоило, разве нет? — с улыбкой спросил детектив.

Плещеев со всей искренностью покачал головой:

— Мой коллега умаляет ваши таланты, Андрей Петрович. Вы — уникум. Пинкертон! Как же я рад, что вы переступили порог нашего музея. Это судьба…

— А как я рад! — откликнулся Крымов.

— И все-таки, Андрей Петрович, может, котеночка-то возьмете? — стоя над могилой пса, трогательно спросил Рыков. — Черного? Есть у меня такой. Марсик.

— Я подумаю, — обнадеживающе вздохнул Крымов.

— А ты, Платон? Возьмешь белую кошечку? Лёльку? От сердца оторву — для тебя.

— У меня аллергия на кошек, Петруша. Забыл?

— Конечно, забыл, сколько лет-то прошло, — откликнулся старик-гигант. И тотчас взъярился: — Да врешь ведь все, верно? Платон? Зубы мне заговариваешь?!

…Крымов шел по ночной улице. Была глубокая ночь. Тяжелый осенний туман поднимался от мокрого асфальта. Тлели вдоль тротуара редкие фонари. Луна терялась в обрывках сизых облаков.

И вдруг он остановился, увидев впереди знакомый силуэт. Там, в конце квартала, стоял крупный пес — мощная грудь, острые уши. Все, как и в первый раз, только теперь это было прощание. Арчибальд добился своего — он реабилитировал доброе имя хозяина. И