знаю, что движет этими двумя — жалось к убийце или просто вера в людей.

Один раз я вздрагиваю, заметив в толпе русую бороду. Присматриваюсь повнимательнее. Нет, не он. Глаза другие. И нос.

Я уже почти жалею, что мы устроили всё это. А если я не узнаю его? Или, напротив, укажу на невиновного? Некоторые из подходивших ко крыльцу мужчин поразительно похожи друг на друга. Это и не удивительно — в крестьянских семьях часто было помногу детей.

Но все сомнения исчезают, как только ко крыльцу подходит он.

Я ожидаю, что он опустит голову или отведет взгляд. Но нет, он смотрит прямо и смело.

Наши взгляды скрещиваются — как и там, в лесу. Вот только правила игры теперь совсем другие.

12. Выбор

Пауза затягивается. Я вижу — он понял, что я узнала его. Но не дернулся, не бросился бежать (хотя куда тут убежишь?) Даже не побледнел. Только желваки заиграли на скулах.

Мне всего лишь нужно указать на него. Бросить несколько слов, и всё — преступник

ан. А уж через него найти остальных — дело техники.

Но я отчего-то медлю, сомневаюсь.

Он убил человека. И даже если тот человек был подлецом, никто не имел права поднимать на него руку — вот так, без суда и следствия. И дело здесь вовсе не в том, что один из них был барином, а другой — крепостным. Мне-то как раз классовые предрассудки не свойственны вовсе.

Но если я сейчас промолчу, убийца останется безнаказанным. Он будет жить в Даниловке среди нас, и может быть, когда-нибудь снова пойдет на преступление.

Выбор очевиден. Так почему же я не решаюсь произнести ни слова?

Да, граф Данилов, судя по всему, был отнюдь не святошей. И, возможно, он совершал столь же страшные преступления, как и то, на которое нарвался сам. Но это значит лишь то, что его судьбу должен был решать закон. Я ничего не знаю о законодательстве девятнадцатого века, но уверена, что даже в это время были документы, запрещавшие помещику издеваться над своими крепостными. Ведь судили же когда-то Салтычиху! Просто кто-то должен был подать жалобу, и сейчас, возможно, следствие разбирало бы деяния самого графа.

Мысль о законе несколько подбадривает меня. Своими словами я вовсе не отправлю человека на казнь. Суд разберется и, быть может, найдет для преступников какие-то смягчающие обстоятельства. Наверняка им положены даже адвокаты.

И всё равно я молчу. Мысленно перевожу взгляд на другую чашу весов. А тут, помимо не очень хороших поступков убитого графа, есть и кое-что еще. Я снова вспоминаю тот день, когда я оказалась здесь. И занесенные для удара вилы, которые этот бородач всё-таки отвел.

Почему он меня тогда не убил? Пожалел? Не захотел брать на душу еще один грех? Был уверен, что я замерзну там в лесу и без его участия?

Нет, это не оправдывает его.

— Анна Николаевна, с вами всё в порядке? — склоняется к моему уху Александров.

Я должна лишь указать на мужика рукой. Этого будет достаточно. Заседатель поймет.

Но почему же он так смотрит — без тени страха, даже вызывающе? Считает себя борцом за правду? Уверен в своей правоте?

А глаза у него красивые.

Это было последнее, о чём я подумала, прежде чем сказать:

— Нет-нет, Валерий Сергеевич, всё в порядке. Я просто немного замерзла.

Я отдаю монетку бородачу, он, приняв ее, чуть склоняет голову. Еще мгновение, и он скрывается в толпе.

— Вам стоит вернуться домой, ваше сиятельство, — тихо говорит доктор. — Вам в вашем состоянии ни к чему дышать холодным воздухом.

Александров нехотя соглашается с ним. Но я довожу дело до конца. И только когда каждый из пришедших во двор усадьбы мужиков получает свой грошик, я возвращаюсь в дом.

Меня усаживают рядом с камином, поят горячим чаем и смородиновой настойкой.

— И никто из них не показался вам знакомым? — вопрошает заседатель.

Я вижу, что Александров разочарован.

Я качаю головой — нет, не показался. Я чувствую себя виноватой — и перед Валерием Сергеевичем, и перед убитым графом. Но что сделано, то сделано. Надеюсь, мне не придется пожалеть о своем решении.

А вот Назаров с отцом Андреем ликуют. И это несколько примиряет меня с моей возмущенной совестью.

А когда я возвращаюсь в спальню, Варя бросается передо мной на колени и целует мне руку. Без всяких слов и объяснений.

Мне становится чуточку легче. Может быть, он не совсем пропащий человек, если его любит такая славная девушка. И может быть, ее любовь выведет его на правильную дорогу.

С этой умиротворяющей мыслью я и засыпаю.

13. Подслушанный разговор

Я родилась и выросла в деревне и не привыкла спать до полудня. Дедушка с бабушкой держали скотину — коров, овец, коз, — и я никогда не отлынивала от тех обязанностей, которые для любого ребенка в Даниловке были привычными. Я умела косить траву (не триммером, обычной косой), доить коров и скакать на лошади без седла.

Мне и сейчас не терпится пройтись по хозяйственным постройкам и разобраться с тем, что же было в имении графа Данилова. Какой породы лошади? Сколько молока дают коровы? Какие сельскохозяйственные орудия используют на лугах и в полях?

Но я сдерживаю свой пыл. Настоящая графиня была горожанкой, москвичкой, и вряд ли ее потянуло бы на конюшню или на ферму. Тем более, что на дворе — зима.

И всё-таки мне хочется пройтись по поместью. Да я даже хозяйский дом еще толком не видела! И из слуг знаю только тех, кто непосредственно вхож в барские покои. А это неправильно! Я, как директор, прекрасно понимаю — своих сотрудников надо знать и в лицо, и по имени.

Я тут же одергиваю себя — бывший директор. Да и поместье с крепостными крестьянами — это совсем не то, что акционерное общество. Здесь никто не станет требовать соблюдения своих прав и прибавки к зарплате. И если я стану вести себя слишком демократично, меня не поймут не только соседи, но и сами крестьяне.

Для начала я решаю осмотреть усадьбу, о чём и сообщаю принесшей мне завтрак Варваре.

— Как изволите, ваше сиятельство! — с готовностью кивает она. — Сегодня солнышко как раз, и ветра почти нету. Велите позвать Захара Егоровича?

Но гулять с управляющим мне совсем не хочется — я пока еще не решила, как к нему относиться. Большого доверия он у меня не вызвал, и, хотя свои подозрения обосновать я ничем не могла, я