Вот в отражение в зеркале вглядывается побледневшая взволнованная Варя. Для нее, в отличие от жены управляющего, это — не баловство. Она своего суженого еще не заарканила.

— Нету там никого, — шепчет она.

— Смотри, смотри лучше! — советует Анастасия.

Остальные девушки хихикают, переглядываются, но я вижу — они тоже нервничают. Для каждой из них замужество — слишком важный шаг. Тем более, что отнюдь не все они выйдут замуж по любви. Большинству из них выбирать суженого по сердцу никто не разрешит.

— Ах! — вдруг вскрикивает Варя и взмахивает рукой — будто прогоняет кого-то. — Не он!

— Что? Что, Варюха? — суетятся подружки. — Что показалось? Да говори же ты, не томи!

Но Варя не может вымолвить ни слова. Губы у нее дрожат, а по щекам текут слёзы. Так она и выбегает из кухни, никому ничего не сказав. А следом за ней выскальзывает и Стешка, невесть как пробравшаяся на такое взрослое мероприятие.

Веселье затихает. Никто из девушек не решается подойти к зеркалу.

— Говорила вам — остерегитесь! — качает головой кухарка Лукерья Ильинична. — Нет, всё вам надо знать наперед. Идите вон лучше за околицу — валенки бросать. Ночь лунная, дорогу хорошо видать.

Девушки шумной стайкой выбегают на улицу. Сухарева отправляется спать. Мы с Лукерьей Ильиничной остаемся на кухне одни.

— Вот ведь дурехи! — не унимается она. — И ведь всякий раз этим заканчивается. Как-то одна девка до того догадалась, что рассудка лишилась. Тоже про жениха узнать хотела. Уж не знаю, показалось ли ей чего, или от своих дум умом тронулась, но только замуж она так и не вышла. Оно и понятно — кто к болезной посватается.

— А что же Варя увидала? — я не люблю сплетничать, но спать мне еще не охота, а кухарка как раз взялась кипятить молоко, а для меня молоко с медом — лучшее средство от бессонницы.

Женщина хмыкает:

— Знать, не того увидала, кого хотела. Она, вишь, жениха-то себе уже придумала.

Я знаю, о ком идет речь — о том самом бородаче, который, будь я чуть порешительней, уже томился бы в остроге.

— А может, и ничего, что она другого увидала, — говорю я, прикладывая ладони к горячей глиняной кружке. — Тот-то, другой, может не в пример лучше.

Лукерья Ильинична тоже садится за стол — правда, на почтительном от меня расстоянии. Вздыхает:

— Нет, ваше сиятельство, Кузнецов-то ведь — человек хороший. И статью вышел, и норовом. А уж в поле работает — залюбуешься. Не зря Варвара по нему сохнет.

Мне трудно с ней согласиться. Мне вообще кажется, что мы говорим о разных людях.

Помочь мне приготовиться ко сну в эту ночь приходит не Варя, а Стешка.

— Вы, ваше сиятельство, на сестрицу не серчайте. Я-то не хуже управлюсь, — деловито заявляет она.

Я усаживаюсь в кресло, и девочка достает из моей прически шпильки и ленты. Ее движения не так ловки, как у Вари, и пару раз я едва не вскрикиваю, когда она излишне усердно тянет мои локоны. Но я вижу, что она старается изо всех сил.

Мы с ней уже почти друзья. Конечно, она, в отличие от меня, считает, что между нами — пропасть, и никогда не забывает об этом. Но уже, кажется, не боится меня и иногда даже позволяет себе вот как сейчас запросто со мной поболтать.

На Рождество я подарила ей настоящую куклу — с фарфоровой головкой, с длинными волосами, в роскошном платье. Она долго не верила, что игрушка теперь ее, и прежде, чем взять ее в руки, тщательно вымыла их.

Лукерья Ильинична говорит, что Стеша посадила куклу на подоконник в комнатушке, которую они с сестрой и еще одной девушкой занимают во флигеле, и никому не разрешает ее трогать.

— А что же Варя-то, всё плачет? — спрашиваю я, уже переодевшись в ночную рубашку.

Девочка кивает:

— Ага! Она же, ваше сиятельство, думала, что суженым-то ее Вадим Кузнецов станет — его дом-то вона где, в самом конце деревни. А зеркальце-то ей другого показало!

В голосе Стешки совсем не слышно сожаления, и я удивляюсь:

— И что же, тебе ее не жаль?

Сама я в такие гадания не верю, но понимаю, что убеждать в этом здешних девушек — занятие бесполезное.

Девочка укутывает меня пуховым одеялом и совсем по-взрослому говорит:

— А что тут поделаешь? У нас, девок, воля не своя. Ежели тятенька за кого отдать надумает, так нас не спросит. Вы только, ваше сиятельство, Варю Пригодину не продавайте!

Я — тоже важно — киваю.

А уже на пороге Стешка оборачивается, и губы ее растягиваются в улыбке:

— А за Вадима, ваше сиятельство, я сама замуж выйду. Вот только маленько подрасту.

16. Кое-что о бухгалтерии

Я всё еще не теряю надежды вернуться домой и не расстаюсь с подаренным Паулуччи колье. Стараюсь носить платья с глухим воротом, если же надеваю что-то открытое, колье снимаю и кладу в карман. Хотя, может, дело вовсе и не в колье и даже не в Паулуччи. Кто теперь скажет?

Но я уже почти привыкла и к новой реальности. К наличию слуг. К отсутствию необходимости ходить на работу. К помпезным отношениям между даже очень хорошо знакомыми друг с другом людьми.

И раз уж я оказалась здесь, я решаю сделать хоть что-то хорошее для тех, с кем так неожиданно сблизило меня это путешествие в прошлое. Еще со школьных уроков я знаю, как нелегко жилось крестьянам при крепостном праве, а теперь я убеждаюсь, что это именно так.

И раз уж у нас в Даниловке живет настоящий доктор, я решаю устроить в поместье что-то вроде фельдшерского пункта. В имении несколько сотен душ, много детей и стариков, которые часто болеют.

Идея эта находит горячий отклик у самого Назарова, но неожиданно наталкивается на сопротивление управляющего Сухарева.

— Пустое это дело, ваше сиятельство, — уверяет он меня. — Никчемная трата средств. Старый граф когда-то тоже думал об этом, но отказался от этой затеи. А уж при Сергее Аркадьевиче расходы и вовсе пришлось насколько можно сократить.

Насколько я понимаю, старый граф относился к своим крепостным весьма по-доброму — установил для них всего два отработочных дня в неделю, поддерживал в голодные годы, разрешал доктору Назарову оказывать им медицинскую помощь. Но эти благие начинания не получили продолжения, когда владельцем Даниловки стал его племянник — тот сразу же добавил к двум отработочным дням еще один, а заниматься благотворительностью вовсе не посчитал