Мура тоже хочет советовать. Она дёргает Николаича за руку:

– А если с зонтом полететь? Как Винни-Пух в мультике!

Николаич хекает:

– Деточка, жизнь – не мультик. Спрыгнешь с зонтом – больно расшибёшься.

– Жаль, – вздыхает Мура.

– Я придумал! – подскакивает Гришка. – Надо дерево срубить!

– Патрис Лумумба и Христофора Колумба мать! – раздаются сверху причитания.

Дед спускается по лестнице.

– В крайнем случае можем подождать, пока Илья из города вернётся.

– А когда он вернётся? – спрашивает с надеждой председатель.

– Поздно вечером – докладывается Николаич.

Председатель булькает и горестно затихает.

– Ладно, Гришка, беги к бабушке, попроси у неё верёвку, которую мы про запас для колодца держим, – велит дед.

Гришка летит домой что есть мочи. Возвращается с бабушкой. На локте у бабушки болтается моток верёвки.

– Чего это вы тут затеяли? – спрашивает она.

– Да вот! – показывает пальцем вверх дед.

Бабушка молча рассматривает торчащие из густой листвы ноги председателя.

– Так, – говорит она. – Ты, Ваня, взбирайся наверх и обвяжи его крепко верёвкой. Прямо под мышками обвяжи. Потом перекинь верёвку через ветку дерева и спусти нам её конец. Мы с Николаичем будем медленно спускать председателя, а ты придерживай его на всякий случай.

– Андреевна, ну ты и голова! – восхищённо цокает языком Николаич.

– Я бы на твоём месте про голову молчала, – многозначительно говорит бабушка.

Дед обвязывает председателя, кидает вниз верёвку. Бабушка, Гришка и Николаич вцепляются в неё.

– Давайте! – командует дед.

Верёвка натягивается до упора, охающий председатель повисает в воздухе и медленно плывёт вниз. Бабушка отматывает верёвку, а Николаич с Гришкой, пыхтя от натуги, придерживают её. Мура, затаив дыхание, наблюдает за председателем. Тот смотрит себе строго под ноги, чтобы ни с кем не встречаться взглядом, и тихонечко качается туда-сюда.

Но вдруг он поднимает глаза.

– А-а-а! – раздаётся его возмущённый крик. – Проклятая коза!

Мура смотрит туда же, куда и он, и холодеет. Пока все были заняты спасательными работами, Валентина времени даром не теряла. И теперь крыжовник председателя лысый как коленка. Ни одного листочка. Только колючки торчат.

– Я убью её!!! – орёт председатель.

– Сейчас обратно на дерево вернём! – прикрикивает на него дед.

Председатель умолкает. Через минуту он уже на земле. Николаич отвязывает верёвку, и они с дедом уводят его в дом – укладывать в постель.

– Вечером ба-аньку зато-опим, по-о-парим тебя, спина станет но-овенькой, – как маленького, уговаривает председателя Николаич. Тот всхлипывает и невнятно мычит.

Бабушка с Гришкой и Мурой уводят домой Валентину.

– Вот ведь зараза, – ругает по дороге бабушка козу, – кругом столько травы, а она только председателев крыжовник жрёт!

Валентина на слова бабушки не обращает внимания. Она вышагивает по неровной деревенской дороге и весело вздрагивает ушами. У Валентины сегодня праздник, аж именины сердца. Крыжовенного листа она наелась на год вперёд.

Поздно вечером Мура с дедом, как и положено настоящим поморам, провожают на крыльце закат.

Оба пахнут чистотой, берёзовым листом и травами. Сегодня, благодаря радикулиту председателя, выдался настоящий банный день.

Мура с бабушкой помылись первыми. Бабушка не очень любит жару, поэтому они с Мурой затеяли мытьё, не дожидаясь, пока баня растопится в полную силу. Зато к тому времени, когда Николаич привёл под руку ковыляющего председателя, раскалённая банька чуть ли не свистела в дымоход закипающим чайником.

– Николаич, может, тебе не надо? – спросила бабушка.

– Это почему же? – разобиделся Николаич.

– Так мозги-то сотрясённые! Мало ли.

– От русской баньки никому ещё плохо не было! – отрезал Николаич и вперёд остальных полез в пекло.

Мура с бабушкой – обе розовощёкие, в белых косыночках, сидели у распахнутого кухонного окна и пили из блюдечек чай с мятой. В баньке раздавались такие звуки, словно там кого-то убивают.

– Хрясь… Хрясь…

– Ох… Ах…

– Фьють… Фьють…

– Бух… Бах…

– Егорыч, будь человеком, не поддавай больше!

– Фшшшшшшшшшшшшшшью…

«Наподдал» – подумала Мура, и даже почувствовала запах травяного настоя, которым плеснул из ковшика на раскалённые камни дед.

– Рейхстаг проще брали, – хмыкнула бабушка, когда мытьё мужчин, судя по нарастающему шуму, превратилось в настоящее сражение.

Первым капитулировал Гришка. Он выполз из бани – красный как варёный рак, с прилипшим к макушке берёзовым листом, рухнул на лавочку и какое-то время мелко дышал, глядя невидящими глазами на нахохленного Сергеича. Петух возмущённо кококнул и повернулся к нему боком.

– Ннну? – спросила бабушка.

Гришка слабо пошевелил рукой. Сил отвечать у него не было.

Следом сдался председатель. Он рухнул на лавочку рядом с Гришкой – раскрасневшийся, с дымящимися ушами, и тоже уставился на петуха. Сергеич сердито закукарекал.

– Ишь, – выдохнул облачко пара председатель.

– Чай пить будем? – спросила бабушка.

– Том, – ответил с усилием председатель.

– Это как понимать?

– По… том…

– Ах, потом. Ну тогда ладно.

Николаич с дедом соревновались на выдержку до последнего. Пока у бабушки не кончилось терпение, и она не наорала на них из окна.

Дед покидал баньку с явным сожалением, а вот по выражению лица Николаича было видно, как он рад тому, что пытка мытьём закончилась.

Когда отдышались, бабушка усадила всех за ужин. Кормила густым грибным супом, поила чаем с малиновым вареньем. Николаич быстро доел суп и протянул тарелку за добавкой:

– Андреевна, положи больному ещё.

Бабушка налила ему вторую порцию супа.

– Это кто больной? Ты, что ли? – прищурилась она.

– А то!

– Больной, без памяти ешь![2]