— Нет, я…

— Ривер. Расслабься, ладно?

— Хорошо. — Кристофер подошел к Дафне. — Тебя я тоже подвезу.

— Ты хоть знаешь, где я живу?

— Нет.

— Бойл-Хайтс.

— Ладно.

— А ты знаешь, где это?

— Нет.

— К востоку от центра. То есть в направлении, противоположном тому, куда ты собираешься.

— И что? — Кристофер подбросил ключи и поймал их на лету. — Поэтому Господь изобрел скоростные шоссе.

Перед тем как оказаться на пересечении десятого и сто десятого шоссе, мы, четверо очень разных людей, поняли, что между нами есть что-то общее: все мы страшно проголодались.

Ребята могли что угодно говорить про закуски, которые я принес неделю назад, но все же у меня получилось лучше, чем у Бри. Льняные чипсы? Морские водоросли? Да ладно.

За всю свою жизнь я был в центре Лос-Анджелеса не более десятка раз, когда мама вытаскивала меня в театр на «Питера Пэна» или «Мэри Поппинс», на какой-нибудь грандиозный спектакль, который я не мог оценить в полной мере, а наша семья могла себе позволить. Из моей сестры мама готовила следующее поколение театралов, и Натали на эту роль подходила гораздо лучше меня.

Я совсем не знал, куда нам пойти, но остальные решили, что лучше всего отправиться в «Филиппе».

— Кто не любит французские дип-сэндвичи? — спросил Кристофер, пролетая на своей «ауди» по тихим центральным улицам.

Ресторан был битком набит. Старые. Молодые. Большие китайские семьи. Парни в комбинезонах с нашивками Управления по водным ресурсам и энергетике. Ковбойские шляпы и вязаные шапочки. Футболки и галстуки.

Пока мы стояли в очереди за заказом, Мейсон заметил мою тревогу относительно того, что человека, страдающего булимией, привели в ресторан, пропахший жареным мясом.

— Я могу съесть сэндвич, — сказал он медленно, будто английский был для меня не родным языком. — Один сэндвич, но не пять.

— Понятно.

Мы сделали заказ: четыре французских сэндвича, капустный салат, напитки — и уселись в кабинке за старым деревянным столом, на котором посетители вырезали свои инициалы, а какой-то идиот нарисовал черным маркером член с яйцами.

На миг у меня возникло странное ощущение: сидя в этой кабинке с Кристофером, Мейсоном и Дафной, я представил нас как перевернутую, иную версию моей другой жизни, в которой я мог сидеть в такой же кабинке с Уиллом, Люком и Мэгги. Думаю, Дафна в этой версии сошла бы за Мэгги, хотя они выглядели совершенно по-разному. Мэгги была высокой, худой, со светло-каштановыми волосами до плеч, которые обычно заправляла за уши, и в свои семнадцать она носила третьи за жизнь скобки, поскольку родилась с самыми кривыми в мире зубами.

Мне было трудно видеть Мэгги, поскольку мы дружили с двухлетнего возраста, но в Дафне все было для меня новым. В носу она носила кольцо, вокруг запястья была татуировка в виде роз на изогнутой ветви, глаза и курчавые волосы одинаково черные и блестящие. У нее было круглое лицо и кожа, казавшаяся мягкой. Она часто улыбалась, и когда это происходило, то выкладывалась без остатка.

Внимательно разглядывая Дафну и представляя ее как Мэгги, я перешел к сравнению с Пенни, поскольку к ней вели меня все пути.

У Пенни тоже были курчавые, но рыжеватые волосы. Бледная кожа, покрытая веснушками, которые обильно высыпали летом и исчезали зимой. Глаза были зелеными, губы тонкими, и она никогда не покрывала их блеском, как Дафна.

— Ты на что смотришь? — спросила Дафна.

— Ни на что! — сказал я.

— Да? Потому что такое впечатление, будто ты на меня пялишься.

— Нет, я…

— Ты даже не притронулся к сэндвичу.

Я посмотрел на поднос. Дафна была права.

Мейсон и Кристофер смотрели на меня так, словно я был полным недоумком без всякого шанса на успех. Я хотел объяснить, что Дафна меня не интересует, потому что я безнадежно влюблен в Пенни, и к тому же очевидно, что Дафна и Кристофер нравятся друг другу, но это бы сделало ситуацию еще более неловкой, поэтому я просто взял сэндвич и откусил от него. Он оказался очень вкусным.

Кристофер доел свой сэндвич и собрался выйти покурить. Мейсон предложил составить ему компанию.

— Чтобы не заказать чизкейк, — сказал он. — Целый чизкейк.

Мы с Дафной сидели лицом друг к другу, но теперь, когда меня застукали, я не смел поднять на нее глаза.

— Значит, ты на меня не пялился? — спросила девушка.

— Нет.

— Хм…

— Что?

— Обычно я вижу, когда парни смотрят на меня подобным образом. Я не хвастаюсь, но, сказать по правде, такое бывает часто.

Дафна наблюдала за тем, как я пытаюсь скрыть смущение, зарывшись лицом в сэндвич.

— И что это за имя — Ривер?

Я сделал большой глоток колы.

— Ты имеешь в виду, кто может назвать так своего ребенка? Ты ведь не спрашиваешь о стране моего происхождения?

— Верно. Как вышло, что у тебя такое глупое имя? Я об этом спрашиваю.

— Это все мой отец. Он хотел что-нибудь особенное. Незабываемое. Что довольно забавно, поскольку в конечном итоге он обо мне забыл.

— Он ушел?

— Ага.

— В смысле, вышел за пачкой сигарет и не вернулся?

— Вроде того.

— Ого.

— Да.

— Я думаю, есть два типа мужчин. — Дафна пристально посмотрела на меня. — Те, кто остается, и те, кто уходит. Мой отец? Он остался. Мне повезло. Пятеро детей, две работы; он работает по шестьдесят часов в неделю, в основном в ночные смены, но все равно приходит домой по утрам. А твой отец… ушел. Но это он. Не ты.

Я слышал все существующие версии того, что причина ухода моего отца — не я, от мамы, Леонарда, моих друзей и терапевта, к которой меня недолго водили в детстве; стекла ее очков вечно были грязными, а в кабинете пахло пачулями. Дафна не сказала ничего нового.

— Денег он тоже не шлет? — спросила она.

— Вообще-то шлет. Чеки от него приходят вовремя. Он всегда давал больше, чем ему пришлось бы платить по любому суду. Он думает, чистую совесть можно купить.

Иногда мне казалось, что лучше бы отец действительно ушел за пачкой сигарет и не вернулся. Тогда бы я придумал свою историю о том, что с ним произошло: его похитили; он был тайным правительственным агентом, и его вызвали на спецзадание; у него развилась амнезия, и теперь он живет новой жизнью с новой семьей, но время от времени ему снится маленький светловолосый мальчик с печальными голубыми глазами, и, когда он просыпается, его не оставляет чувство, что этот мальчик действительно существует.