она сделала вид, что с интересом осматривает комнату, и даже спросила:

— А куда вещи складывать?

— Шкаф встроен в стене.

Кастелянша отдернула занавеску и распахнула двери шкафа:

— Вот вешалки, вот полочки для обуви, для шляпок. А эти ящики для носков и перчаток.

— Удобный шкаф, — Антонина Ивановна снова скользнула взглядом по комнате, вздохнула. — Чисто у вас здесь, как в больнице.

— Стараемся, — гордо произнесла кастелянша. — Ну, обживайтесь. Ключик на стол кладу. Пошла я. У нас сегодня банный день, белье всем меняю. Обед в двенадцать часов, не опаздывайте в столовую.

Оставшись одна, Антонина Ивановна снова огляделась вокруг. Тихо. «Как хорошо, — подумала она, — что с Зинаидой распрощалась в приемной. Обнялись, улыбнулись, пожелали друг другу здоровья. Все как полагается…»

Подошла к окну. Из него был виден большой двор и часть сада. Во дворе стояли лавочки, но на них никто не садился. Пожилые мужчины и женщины, казалось, одного возраста, не торопясь, направлялись в сад.

Антонина Ивановна стала вспоминать, далеко ли дом престарелых от вокзала. На такси они проезжали здание вокзала, но долго ли ехали потом?

Зачем я хочу знать это? Не все ли мне теперь равно, где стоит этот дом… престарелых. Пусть хоть на самом краю света».

Ей вспомнилось, как переезжала к Зинаиде из своей квартиры. Захотелось поплакать, но женщина боялась, вдруг кто-нибудь войдет. И правда, заглянула круглолицая, с маленькими живыми глазами старушка и позвала на обед.

— Я не пойду, — коротко отказалась Антонина Ивановна, дружелюбно улыбнувшись.

— Что, на припасы расчет? С новенькими так. А у нас здесь на этаже телевизор есть. Будете вечером смотреть? Кино, говорят, такое переживательное.

— Нет, — с виноватой улыбкой ответила Антонина Ивановна, — я спать буду.

— Ну, отдыхайте, а я пойду, а то опоздаю на обед, сухари придется жевать.

Антонина Ивановна снова стала смотреть в окно. По щекам покатились слезы. Ладонью смахнула их. Слезы снова появились. Женщина плакала, уже не опасаясь, что кто-нибудь войдет. Ей казалось, что слезы принесут облегчение. Но как только перестала плакать, сильнее почувствовала тоску.

Вдруг ей захотелось кому-нибудь пожаловаться на свою судьбу. Поняла бы ее Аня. Но как она далеко… А ведь можно ей написать и новый адрес сообщить.

Антонина Ивановна достала из сумки ручку, тетрадь, и, сев к столу, начала писать. Обида и горечь были в каждом слове. Заклеивая конверт, женщина задумалась: а стоит ли посылать это письмо? Но с кем, как не с Аней, поделиться горем?

Антонина Ивановна вышла из комнаты, спросила у идущей рядом женщины, где почтовый ящик.

— У нас вахтеру письма на стол складывают. Давайте отнесу.

Выпив таблетку снотворного, Антонина Ивановна стала укладываться спать.

Никогда она не думала, что время может так медленно ползти. Антонина Ивановна понимала, что это кажется от безделья. Здесь не о ком и не о чем было заботиться. Какой пустой и ненужной представлялась жизнь в этих стенах!

В столовой, в комнате отдыха Антонина Ивановна с удивлением наблюдала за обитателями дома престарелых. У многих был беззаботный и веселый вид. Но почему она не может быть такой, как другие? Их жизнь не хуже и не лучше, чем ее.

По вечерам Антонина Ивановна плакала и пила снотворное. Просыпалась утром с одной мыслью, что никогда не привыкнет к такой жизни. А ведь прошла всего лишь неделя!

В субботу проснулась раньше обычного, но долго не вставала.

«Сколько еще будет таких ужасно томительных, долгих недель? Сколько хватит у меня терпения?» — спрашивала себя женщина.

Снова плакала.

Перед завтраком в комнату постучали и, не заходя, крикнули:

— К вам пришли, ожидают в комнате посетителей.

«Это Зинаида», — решила Антонина Ивановна. Ей совсем не хотелось видеть ее, но она стала поспешно поправлять волосы, пудриться. Зинаида должна поверить, что родственнице здесь хорошо.

«Правильно, что Зинаида не выписала пропуск в комнату. Быть с нею вдвоем очень тяжело», — думала Антонина Ивановна, скорой походкой идя по коридору. Она задержалась у двери комнаты посетителей, сделала веселое лицо и вошла.

У порога остановилась как вкопанная. На краешке стула, у окна, сидела Аня, прижимая к груди букет гвоздик. Антонину Ивановну бросило в жар, она быстро закрыла ладонями глаза. Отняв руки, увидела рядом встревоженное, родное лицо Ани.

— Дочка моя! — вымолвила Антонина Ивановна, крепко прижав к себе девушку.

Жребий

Буйно цвели яблоневые сады, доверчиво обступившие деревеньку Лапино. Неистово выводили трели соловьи. Свет луны, струившийся как бы отовсюду, казался особенно прозрачным, серебристым. И вся земля в окрестных степных просторах словно распростерлась в забытьи. Приближалось утро.

Тихим, но внятным был стук. Александра, обычно крепко спавшая перед рассветом, сразу встрепенулась, резко привстала. Кого привело? Немцы? Те так стучать не будут. Свои? В комендантский час?

— Шурка! Это я, Архиповна! Отворяй! — послышался сдавленный шепот.

— Погоди, щеколда заела.

У Александры екнуло сердце, когда увидела Архиповну. Кофта на ней была просто запахнута, платок неловко съехал набок.

— Худая весть?

Архиповна сдержанно вздохнула:

— Погоревать успеешь. Эх, в добрый час молвить, в худой помолчать.

Опустив руку на плечо Архиповны, Александра попросила:

— Не томи душу.

— Худые вести не лежат на месте. Как до меня докатились, сразу к тебе.

— Ну…

— Ты вечор в баньке-то ничего не приметила?

Александра настороженно хмыкнула:

— Стирали, как обычно.

Архиповна ближе придвинулась, чуть слышным шепотом сообщила:

— Немчуру, что к вам в прачечной приставили, пристукнули. Аль не ведаешь?

— Ганса, что ли? При нас вроде тихо было.

— То-то и оно, что при вас. Хватились ночью. Дознаваться особо не будут, днем ли, ночью, подступят ко всем, кто в бане работал. Гадайте, как выпутаться.

Александра скорбно закачала головой:

— Ох, лишеньки! Че будет-то, как выкручиваться?

Архиповна толкнула ее локтем в бок:

— Будя, не куксись, еще не ясно, куда повернет. В предбаннике прибили. Сказывают, — Архиповна быстро оглянулась на закрытую дверь, — Игната Долгорука там видели.

Александра невольно отшатнулась от нее и строго произнесла:

— Я никого не видела, и ты, старая, не болтай.

— Не учи ученую, поди, не хуже тебя знаю, где можно что сказать. — Дрогнувшим голосом добавила: — Ты уж по-разумному обмозгуй все, а то некогда прикидывать будет. Прибежала, чтоб упредить. Эх, тяжко носить дурную весть.

— А Ганс-то вчера все вертелся под ногами… Когда же? — словно себя спросила Александра.

— Отвертелся, ирод!

— Авось пронесет, безвинные мы, — сказала задумчиво Александра.

Она не заметила, как исчезла Архиповна. Придя в себя от растерянности, тяжело вздохнула.

«Делать-то что теперь? Сон зоревать не удастся… Может, за пряху сесть?»

Вот что Александру всегда успокаивало, какое бы