Банщиков захлопал глазами:

– Э-э… почему?

– Полагаю, африканский базар еще похлеще восточного. Толкотня, гам, попрошайки, карманники.

– Зато там есть отличные сувениры.

Решив не тратить время на втолковывание прописных истин, Нолин задал следующий вопрос:

– Не интересовался ли Витков расписанием авиарейсов?

– Понимаю, к чему вы клоните, – сказал Банщиков. – Но бежать Виткову было некуда и незачем. Учредители его ценили, он получал хорошую зарплату и любил свое дело.

– Тогда похищение? – принялся размышлять вслух Нолин. – Убийство? Несчастный случай?

– Мы регулярно обзваниваем все больницы. И морги тоже обзваниваем. Никаких обнадеживающих сведений.

– Обнадеживающих? Из морга?

– Простите. – Банщиков порозовел. – Ляпнул, не подумав. Я хотел сказать: никаких сведений об Александре Борисовиче. Ни о живом, ни о мертвом.

– С кем он общался чаще всего?

– Со всеми общался. Но в основном по работе. Я один из немногих, с кем он мог обсудить политические новости или футбольный матч. Удовольствия мне это не доставляло. Александр Борисович не самый приятный собеседник. Тяжелый характер, неуживчивый. Чужого мнения не признает, только свое. Что решил, то и сделал. – Банщиков насупился. – Однажды я опоздал на десять минут, так он у меня пятьдесят баксов из зарплаты вычел, представляете?

Отчего же не представить? Нолин до малейших деталей помнил портрет Виткова. С фотографий, приобщенных к делу, смотрел угрюмый пожилой мужчина с запавшими глазами и выдающимся вперед подбородком. Челюсти – такими впору гвозди перекусывать. Прическа – седая щетка, стоящая торчком. Воли и решительности не занимать. Физической силы – тоже. Последнюю нужно было куда-то расходовать. Когда мужчине за пятьдесят и он не страдает простатитом, то откажет ли он себе в удовольствии слегка разрядиться в женском обществе?

– Услугами проституток Витков пользовался? – спросил Нолин.

– Нет, насколько мне известно, – сказал Банщиков. – Я уже говорил.

– Любовница?

– Вряд ли.

– Сколько женщин в штате вашей фирмы?

– Мы выехали в Сенегал не полным составом, – принялся пояснять Банщиков. – Только специалисты, принимавшие непосредственное участие в подготовке контракта. Витков, я, два технаря, два юриста, один компьютерный гений, секретарша, переводчица…

– Значит, две женщины.

– Секретарша – моя жена, – заявил Банщиков с вызовом.

– Но вы не двоеженец, полагаю? – осведомился Нолин. – Что насчет переводчицы?

– Такие девушки со старперами не спят, Юрий Викторович.

– Если мы станем верить всему, что рассказывают нам девушки, то мы далеко не уедем, Петр Семенович. Мораль нынче не в ходу. Невинность не в моде. Лучшие друзья девушек – бриллианты.

– Витков не из тех людей, что способны делать дорогие подарки. К тому же…

– Ну? – подзадорил Нолин Банщикова.

– Каморникова Виткову не только не по карману, но и не по зубам. Она настоящая красавица. – Банщиков испустил вздох. – Сексапильная барышня, как сейчас говорят.

– Каморникова – это переводчица? – уточнил Нолин.

– Совершенно верно. Двадцать пять лет, не замужем, свободно владеет тремя иностранными языками, а уж фигура! А внешность!

– Наверное, получает огромные деньги за свои способности и внешние данные, а?

Неприкрытый сарказм озадачил Банщикова.

– Да нет. Оклад Каморниковой в пределах разумного.

– И она предпочитает трудиться переводчицей, вместо того чтобы увиваться на презентациях или в модельных агентствах? – Нолин недоверчиво хмыкнул. – Либо она не столь хороша собой, либо имеет побочные доходы, либо еще какие-нибудь тайные мотивы, о которых мы пока не подозреваем. Как ее зовут?

– Жанна…

– Жанну часто видели в обществе Виткова? В нерабочее время?

– Я, – Банщиков сделал нажим на личное местоимение, – я – не видел.

– Неплохо бы с ней познакомиться, – задумчиво пробормотал Нолин, потирая подбородок.

– Нет ничего проще. Она ежедневно бывает на работе.

– Тогда последний вопрос на сегодня…

– Слушаю?

– Витков выпивал?

– Нет.

– Совсем?

– Александр Борисович не пил и не курил, – произнес Банщиков таким тоном, как если бы был наркологом, хвастающимся своими успехами.

А Нолин едва удержался от желания покоситься на пачку «Кента», оставленную на тумбочке.

Кем оставленную?

– Что ж, – сказал он, направляясь к двери, – остается только надеяться, что отказ от вредных привычек поможет Виткову пребывать в добром здравии до глубокой старости.

Банщиков, не зная, как реагировать на реплику, сперва криво усмехнулся, а потом озабоченно нахмурился. В таком неопределенном состоянии Нолин и выпроводил его из комнаты, пожелав спокойной ночи и приятных снов. Протесты Банщикова, твердящего, что он готов сопровождать гостя хоть до утра, во внимание приняты не были. Нолин пообещал вернуть ключ завтра и вежливо, но твердо порекомендовал Банщикову отправляться на боковую.

Ему не давала покоя сигаретная пачка. Как выяснилось чуть позднее, совсем не напрасно.

Оставшись один, Нолин произвел повторный осмотр комнаты, чуть более тщательный. К «Кенту» и зажигалке он пока не притрагивался, опасаясь спугнуть удачу.

После беседы с Банщиковым версия о бегстве Виткова отпала окончательно. К тому же на телефон пришло SMS-сообщение, гласившее: «Погода испортилась. Остаемся дома». Это означало, что пропавший без вести директор не покидал Сенегал ни по земле, ни по воздуху, ни даже морскими путями. Во всяком случае, самостоятельно и под своей фамилией.

Где же он находится сейчас? Кто видел его последним, кто заметил что-то необычное в его поведении? С кем он встречался и где? Кого посвящал в свои планы?

Марго утверждает, будто бы Витков нервничал, разговаривая по телефону перед отъездом. Но мало ли почему человек может нервничать. И мало ли что померещится женщине. Если женщина эта не подбросила зацепку умышленно. Кто такая эта Марго? Надо бы выяснить. Нолин достал из кармана мобильный телефон, намереваясь отправить соответствующий запрос, но передумал. Успеется. Сегодняшнюю ночь разумнее посвятить практике, а не теории.

Нолин приблизился к тумбочке и склонился над зажигалкой. Странная штуковина. Мало того, что она совершенно неуместна в комнате некурящего человека, так вдобавок еще великовата и тяжеловата для ношения в кармане. Причуда? Памятный сувенир? Дань ностальгии? Символ протеста против дешевых пластиковых безделушек? Или что-то другое?