Так что он отлично провёл день.

Но сейчас он обдумывал варианты ответа на мамин вопрос. Родители работают в две смены почти месяц. Они уже так устали, что, может, не рассердятся, если он скажет, что прогулял лагерь.

— Ага, очень хороший был день, — осторожно начал он, но больше не успел ничего сказать, потому что мама его перебила.

— Ну слава богу! — И вздохнула с громадным облегчением. — Мы рады, что ты так здорово справляешься.

Вар дёрнулся.

— Пап…

— Мы с мамой оба тебе благодарны, сын. — Папа указал на экран, по которому носились бейсболисты. — Считай, что посылаешь свечу ради общего дела. Тебе лично эта свеча ничего не даёт, но она важна для твоей команды. А в команде, как ты знаешь, нет «я», есть только «мы».

— Или считай, что это твоя работа на лето, — вмешалась мама. — Помочь нам купить этот дом.

— Моя работа — ходить в «Рекреацию»?

— Нет, твоя работа — сделать так, чтобы мы за тебя не беспокоились. И не забывай: в конце мы ведь обещали тебе что-нибудь приятное — что захочешь. Ты уже придумал?

Вар покачал головой. Он хотел только одного: чтобы это лето скорее кончилось.

— Так что у вас сегодня было, что тебе больше всего понравилось?

— Ну как… — Он отвернулся к телевизору. — Обычные занятия, нормальные. — Последнее слово он проговорил, пожалуй, с некоторым нажимом; потом рискнул обернуться, чтобы проверить, как на него отреагировали.

Мама, улыбаясь, пододвинула к нему коробку с пиццей и стопку салфеток.

Вар уселся на ковёр и взял кусок пиццы, хотя ему только что расхотелось есть.

Тут у мамы зазвонил телефон.

— Это из больницы, — сообщила она, встала и ушла разговаривать в спальню. Метод закрытых дверей.

Из спальни мама вышла, катя за собой чемодан на колёсиках.

— Завтра в восемь утра бабушку начинают готовить к операции. Я поеду сегодня после вечерней смены. И дождусь, пока прооперируют.

Вар положил нетронутый кусок пиццы обратно в коробку.

— Ей страшно?

— Что?.. Да нет. — Вид у мамы был растерянный. — Хотя… может быть, не знаю.

— Скажи ей, что я приеду её проведать, ок?

— Не «ок», а «можно я приеду её проведать?». Можно, да. После операции её перевезут в реабилитационный центр, это тут недалеко. — Она забросила на плечо сумку. — Да, чуть не забыла. Дядя Сай приезжает. Пробудет у нас несколько дней.

— Классно.

Дядя Сай был не как другие взрослые. Когда дядя Сай задавал вопрос, он потом слушал ответ. Но он работал на какое-то новостное агентство и ездил по всему миру, снимал документальное кино. А когда изредка возвращался в Соединённые Штаты, то это обычно оказывался или Лос-Анджелес, или Нью-Йорк.

Остановившись — одна рука на бедре, — мама некоторое время рассматривала Вара.

— Не пойму, чем именно, но мне кажется, ты похож на Сая в твоём возрасте. — Она опять взялась за ручку чемодана, чмокнула сына в макушку и кивнула в сторону кухни. — Я составила для тебя план, висит на холодильнике.

Вар вздохнул. План. Кто бы сомневался.

План был расписан на трёх страницах. Вар снова вздохнул. Папа рядом с ним тоже вздохнул. Папа вздохнул восхищённо, а Вар тоскливо, но оба от всего сердца.

— Вот обязательно было писать, в какое время мазаться солнцезащитным кремом?

Папа наклонился посмотреть поближе.

— Да, каждые четыре часа, — подтвердил он. — О, смотри, она и тюбики пронумеровала. Одна неделя — один тюбик.

Вара это не удивляло. Мама — ходячий ежедневник. У неё встроенные часы, точные и безотказные. И память, которая архивирует любой момент времени навечно. Однажды, проходя в магазине мимо большого цифрового табло с часами, на которых было 2:55, она задумчиво произнесла: «О, два пятьдесят пять! Раньше я в первый понедельник месяца уходила с работы ровно в два пятьдесят пять. В три ноль семь забирала тебя из школы, в три двадцать пять мы подъезжали к ортодонту. Ещё четыре минуты, пока ты жаловался на брекеты, сидели в машине. А потом шли на приём — и приходили точно вовремя. Помнишь?»

Эти брекеты ему сняли полгода назад. Он помнил фруктовый запах чего-то чистяще-дезинфицирующего в кабинете, и как у ортодонта из носа торчало несколько волосков, и как брекеты, когда их затягивали, каждый раз вгрызались ему в дёсны. Но нет, он не помнил, в какое время всё это было.

— А ты думай так, — прервал ход его мыслей папа. — Четвёртый даун, четвёртая четверть, минута до конца, мы проигрываем. А твоя мама — квотербек, и она объявляет: Рэд, вправо: три, ноль, блок-ловушка. Тачдаун будет, только если каждый игрок находится ровно там, где он должен находиться, и делает ровно то, что он должен делать. Понятно?

Вар энергично закивал: абсолютно понятно, а как же. И опять уткнулся в план, показывая всем своим видом, что он размышляет над папиным советом.

В такие минуты ему всегда становилось остро одиноко, будто спорт — это такая планета, где живет папа, но Вару до этой планеты никогда не добраться.

Хуже того, Вар знал, что и папе после таких разговоров точно так же одиноко. Иногда он смотрел на сына озадаченно, как человек, который готовился съесть кусок мяса, но вдруг обнаружил, что вместо ножа и вилки по сторонам его тарелки лежат два ватных шарика, и теперь у него на лице написано: Ну и что мне с этим делать?

Вару не хотелось, чтобы это было написано сейчас на папином лице, поэтому он покивал ещё.

Папа неожиданно вскинул руку с часами, осмотрел их и снял. Вар очень сильно удивился.

— Ты чего?

У папы, в отличие от мамы, не было встроенных безотказных часов, и он всё время беспокоился, как бы не пропустить что-то страшно важное, например начало матча по телевизору. Чтобы избежать такого несчастного случая, он носил наручные часы с несколькими будильниками.

А сейчас он надевал их на запястье Вара.

— Пап, но они же тебе нужны.

— Не так сильно, как тебе, — сказал папа и, ещё раз глубоко вздохнув, пошёл обратно к дивану.

Вар снова прикрепил план к холодильнику, рядом с проспектом «Рекреации». Единственный момент времени, который он постарается не пропустить, — это автобус на три сорок пять. Он установил будильник на три тридцать и выбрал сигнал: птичий щебет.

Птица — символ свободы.

Которой у него не будет никогда.