годы он будто и вовсе не расцветал — то от засухи, то, наоборот, от затяжных дождей. А пару раз его успевали сорвать еще до того, как запыхавшаяся Таисья — босиком и в разодранной о кусты дикого шиповника юбке — прибегала на заветную полянку. Не в силах унять обиду, она падала ничком в траву и рыдала, обняв жалкий обломок волшебного стебелька. Но — честное слово — никогда не желала зла тем, кто раньше нее успел найти свое счастье. Потому что знала: папоротников цвет дается в руки лишь тому, кому был предназначен судьбой. А если она не успела, что ж — значит, не для нее этот цветочек рос…

Сегодняшней ночью она подготовилась получше: изготовила новые обереги от лесной нечисти, которая любит водить путников за нос, умыла глаза вечерней росой с заговором, чтобы лучше видеть незримое, распустила густые черные косы.

До поля Таисья дошла в старых разношенных кедах, но сняла их на опушке, чтобы ступить под сень леса уже босыми ногами. Войдя, она поздоровалась с лесными духами и оставила под старой елью угощение: немного молока и хлеб, который утром испекла сама. Оставалось надеяться, что в этот раз ей наконец-то повезет…

* * *

Самая светлая ночь в году неожиданно оказалась темной. Последние сполохи заката уже отгорели, небо подзатянуло, и луна совсем не спешила показываться сквозь пелену облаков. Таисья сочла это хорошим знаком: ведь в прошлые — неудачные — ночи в лесу было светло почти как днем. Глазам понадобилось время, чтобы привыкнуть к темноте, но вскоре она начала различать и силуэты деревьев, и кусты, и даже исхоженные грибниками тропинки. Впрочем, вскоре ей пришлось свернуть и углубиться в чащу — ведь на дорожках, куда ступала нога человека, папоротников цвет ни за что не вырастет — он тишину и уединение любит.

Лес, казалось, жил собственной жизнью. Ветер скрипел старыми деревьями, в траве мерцали светлячки, неподалеку что-то ухало, посвистывало, чавкало, трещало сучьями, а порой и завывало так, что сердце заходилось от ужаса, а на висках выступал холодный пот. Таисье не раз хотелось закричать в голос и опрометью броситься назад, в деревню, но она, стиснув зубы, шла дальше, потому что знала, на что идет. Да, колдовская ночь в лесу была полна таких опасностей, которые обычным людям и не снились. Но любовь к Радосвету придавала ей силы духа — и непрошеный страх отступал прочь…

Вдалеке между стволами деревьев вдруг блеснул огонек, и Таисье пришлось приложить руку к сердцу, чтобы то не выпрыгнуло из груди. Казалось, его частый стук отдавался в ушах тысячей барабанов. Того и гляди, вся нечисть в округе услышит и сбежится на звук…

Таисья бросилась за огоньком. Несколько раз она спотыкалась и падала, сбивая ступни о древесные корни. Снова порвала юбку, когда перелезала через бурелом, вся перемазалась в глине, понацепляла в волосы репьев. Когда же над головой громко ухнула сова — она невольно вскрикнула. От небывалого душевного напряжения слезы градом покатились по ее щекам, но рыдала Таисья беззвучно и все думала: только бы успеть! Пожалуйста, пусть в этот раз повезет ей, а не кому-нибудь еще! Может, все-таки для них с Радосветом этот цветочек рос?

Прихрамывая, Таисья выбежала на поляну, сплошь поросшую папоротником, и обомлела — ведьминское чутье не подвело: лесной огонек не был обманкой, ведущей к верной гибели. Она нашла то, что искала! Удивительной красоты цветок переливался так, будто был сделан из чистого золота и света, а еще будто бы немного из меда. Его чудесные лепестки искрили, порой выбрасывая в ночь пламенные протуберанцы. От яркого волшебного сияния Таисья в первый миг ослепла, а когда проморгалась, испустила возглас, полный отчаяния: рядом с цветком виднелся чей-то темный силуэт. Вроде бы девичий.

— Эй! — Таисья скрипнула зубами. — Не смей его рвать, слышишь! Он — мой!

Девица обернулась. Сияние папоротникова цвета высветило в ночи ее белозубую улыбку, толстые золотистые с отливом в рыжину косы и ясные глаза — такие же ярко-зеленые, как и у самой Таисьи. Но удивительнее всего выглядело платье незнакомки: тяжелое, длинное, оно было словно сплетено из стебельков полевых трав и невянущих цветов. Поясом служил крепкий побег вьюнка, голову украшал венок из ромашек, васильков и маков, а в ушах покачивались серьги из желудей и дубовых листьев. Кончиков ушей видно не было, но Таисья ничуть не удивилась бы, если бы те оказались острыми, как и у ее любимого Радосвета. Незнакомка была не слишком-то похожа на человека.

— А что ты мне сделаешь, ежели сорву? — Вредная девица расхохоталась, уперев руки в бока.

Впрочем, наклоняться к цветку она не спешила, и Таисья, подумав, что, может быть, еще не все потеряно, рванула вперед. Когда она была уже почти у цели, таинственная насмешница заступила ей путь.

— Не торопись. Мне этот цветок и даром не сдался. А вот нужен ли он тебе, сама решай…

— Конечно, нужен! — Таисья выпрямила спину. В ее душе затеплилась надежда. — Заклинаю тебя, умоляю, прошу — кем бы ты ни была, отойди с пути. Я столько лет искала свое счастье! Теперь уж ему от меня не ускользнуть.

Девица пожала плечами:

— Твоя правда, Таисья, — этот цветок действительно вырос для тебя. Ведь папоротник расцветает раз в году не просто так, а только когда человек с душой сильной и доброй отчаянно желает счастья. Но у каждой красивой мечты имеется изнанка, и то, что одному — счастье, другому оборачивается злой бедой. Хочешь, покажу, что будет, ежели ты сегодня сорвешь его?

Она уперла свой палец Таисье прямо в ямку между ключиц и ласково попросила:

— Закрой глаза, ведьма.

И Таисья послушалась. Перед внутренним взором замелькали картинки — словно обрывки старой киноленты, зазвучали знакомые голоса… Вот, хватаясь за сердце, сползла по стене старая мать, узнав о пропаже дочери. Аннушка не уехала в город поступать в училище после девятого класса, как всегда мечтала, а осталась ухаживать за парализованной бабушкой. Ни образования, ни семьи, ни друзей — какое уж тут счастье? Не спиться бы…

Зато