В голове промелькнула мысль, что этот вечер никто из нас не переживет.

Не обращая внимания на возмущение сына, который не успел сохранить игру, Человек-паук принялся щекотать его и кусать за руки и за ноги. У Лео перехватывало дыхание от боли, но он не мог сдержать смеха и то и дело поскуливал. «Пожалуйста, прекрати!» – молил он отца. Хотя невооруженным глазом было видно, как им весело.

– Пацан, не стой столбом! – позвал Винченцо. – Будешь мне помогать или нет?

Пришлось отвоевывать пространство в рукопашном бою. Я был союзником Человека-паука, к тому же он сам позвал меня на подмогу, так что я воспользовался случаем и немного помял Лео бока. Тот возмутился из-за численного перевеса:

– Так нечестно! Только ублюдки дерутся вдвоем против одного!

– Ну же, давай! – подначивал меня Винченцо. – Или ты лишь кулаками махать горазд?

Расстановка сил резко изменилась. Человек-паук решил, что союзник я никудышный, придавил меня к полу – хватка у него была что надо, от нее и стокилограммовый мужик не смог бы освободиться, не говоря о нас, – и теперь кусал нас обоих. Было больно, но мы смеялись до слез и порядком расстроились, когда зазвонил телефон и он отпустил нас, чтобы ответить.

Мы так и остались сидеть на полу, прислонившись спиной к кровати. Лео взял из пепельницы забытую отцом сигарету, затянулся и передал ее мне.

– Оставь мне немного, – попросил он.

Если письменные пересказы, которые задавала учительница итальянского, не были его сильной стороной, в табакокурении он достиг определенных высот. Он единственный, кто, наплевав на мнение взрослых, курил в средней школе.

– Ну и силища у твоего отца. – Я вернул ему сигарету, сделав пару затяжек.

Какое-то время мы поизучали следы от укусов на наших руках, потом Лео осенило, как уничтожить Доктора Эггмана, а я глубоко задумался. Я был в замешательстве.

Я находился дома у одной из тех самых семей и только что играл с безжалостным убийцей. Кроме того, по всеобщему мнению, мой лучший друг был уголовником, по которому тюрьма плачет. А у меня в родне никто никогда не закладывал бомбу в поезд и не сидел в тюрьме. Отсюда ясно, что мы хорошие, а они плохие, только вот хорошие никогда так не веселятся, точнее – они вообще не веселятся.

* * *

– Твоя мать американка, значит, ты полукровка. Как Ричи.

– Моя мать американка, но ее родители – итальянцы. Родись я в Америке, был бы полукровкой.

Лео закурил и продолжил изучать улицу.

– Ты мне еще не рассказал, как тебе удалось осилить это задание, – сказал он.

– Все просто. Я прочитал книгу, а затем написал пересказ.

– Только педики говорят «затем».

– При чем тут педики?

– Действительно, ни при чем. Так говорят самые настоящие педрилы. Столько переживаний из-за какой-то там байки про патриотов. – Он повернулся и выдохнул дым мне в лицо. – Эти «Мои темницы» – скучища смертная. Старик, ну почему ты такой зубрила? Пригнись!

Фары проезжающего мимо фургончика осветили машину, за которой мы прятались. Холод пробирался под толстовку, от усталости я не чувствовал ног. Мы прошли несколько километров в гору под мелким унылым дождичком, извилистая виа Понти Росси казалась серпантином одиночества, по которому мы брели, как бродячие псы в поисках кости. Лео высунулся в сторону обочины и огляделся: кругом стояла непроглядная тьма.

– Надо было доделать пересказ по главам и сдать его Де Рома, – сказал я, оправдываясь. – И мне нравится Сильвио Пеллико.

– По мне, так лучше полукровки. – Сигарета повисла у него в углу рта. – Как называлась та тюрьма?

– «Шпильберг».

– Мурашки по коже от этого названия. Но я до сих пор поверить не могу, что ты забыл нож.

Я натянул на голову капюшон.

– Я его не забыл. Я так понял, что он понадобится только завтра.

Царившую на холме тишину прорезал свист, и мы чуть привстали, чтобы лучше видеть улицу через боковые окна машины. На противоположной стороне, на тротуаре, колыхалась какая-то тень. Американец бросил сигарету на землю, раздавил ее правой ногой и свистнул в ответ. Тень успокоилась и продолжила свой путь.

– Мы встречаемся на пригорке? – спросил он.

– Откуда я знаю, если ты мне даже не сказал, что мы сегодня идем на дело?

– Господи, иногда ты ведешь себя как идиот.

Налево уходил узкий проход, не шире трамвайных путей. Когда до пригорка (кучи из мусора и металлолома) оставалось всего ничего, показался коренастый силуэт нашего сообщника. Его звали Марко, но в школе он был известен как Маркетьелло, отчего казался мне еще отвратительнее. К сожалению, без таких людей мы бы не справились. С ножом я управлялся не слишком ловко и не раз в последнюю секунду, когда мне не хватало смелости воткнуть лезвие в покрышку, подводил ребят. В такие моменты я обычно вспоминал откровения моего отца о том, каких жертв ему стоила покупка первых машин. Все эти векселя, задатки, датированные более поздним числом чеки, дамокловым мечом висевшие над его текущим счетом…

– Ты опоздал, – отчитал Американец Маркетьелло. – Мы договаривались на шесть.

Тот пожал плечами и попросил сигарету, Лео прикурил сразу две и одну протянул ему. Маркетьелло показал на меня:

– Он не курит?

– Ему тринадцать.

– Ну и чё? Я в тринадцать уже вовсю смолил.

Я терпеть не мог Марко. Его острые зубки и десны как у грызуна действовали мне на нервы. Так и хотелось двинуть ему. Он вел себя как бывалый головорез, но все знали, что отец – оптовый торговец оливковым маслом, нажившийся на тендере от больницы Кардарелли, – называл его Маркино, а не Маркетьелло, и это была серьезная проблема, поскольку уменьшительноласкательные прозвища в нашем квартале не жаловали.

Мы последовали за ним до места, где ограда парка Вилла Тереза выдавалась в поле, перелезли через нее и с хрустом приземлились на кучу пожелтевших листьев. Подняв глаза, я увидел свисающую с верхушки стены колючую проволоку.

Это место называлось «Кемпинг» – оазис в черте города, где каждый вечер многоэтажные громады на холме Каподимонте заглатывали своих обитателей. Здесь было влажно и тихо, кругом дубы, припаркованные автомобили, наблюдающие за входами охранники. Если местный житель, проснувшись утром, обнаружил бы проколотое колесо, то первым шиномонтажником в радиусе трех километров, к которому он мог обратиться, оказался бы Шестипалый.

Маркетьелло указал на прореху в проволочном ограждении:

– Тут мы пролезем и пойдем направо вдоль стены. Пацаны, умоляю, крадитесь тихо, как мыши. Здесь охрана повсюду.

Мне казалось омерзительным, что Маркетьелло в обмен на небольшой процент от нашего вознаграждения вызвался помочь проникнуть на территорию, где жила его семья. Полагаю, Лео думал так же.