остался парализованным ниже пояса и не страдал недержанием. При этом я опасался, что он уже мог быть парализован из-за травмы позвоночника.

Как только я взял в руки инструменты, мне в голову пришла фраза: «На старт, внимание, марш!» Осторожная установка зажимов выше и ниже разрыва – 2 минуты. Удаление сгустка крови с поврежденного сосуда – еще две. Изучение разрыва и окружающей его аорты – еще две. Так продолжалось, пока спинной мозг умолял восстановить кровоток. Я удалил 5 сантиметров поврежденного сосуда и взял дакроновую трубку такой же длины, чтобы заменить удаленный участок. Такие анастомозы обычно требуют времени, 5–10 минут каждый, и концентрации внимания, поэтому права на ошибку не было. Проведение операции в кардиологическом центре с аппаратом искусственного кровообращения, охлаждающим и защищающим нервную систему, дает возможность потратить больше времени… но в Барнетской больнице такой роскоши не было.

К тому моменту, как я наложил последний стежок, прошло 27 минут. Для первой попытки это было очень быстро. Когда я снял зажимы, кровоснабжение нижней части тела восстановилось, и кровь снова поступила к жизненно важным органам. Кровь слегка сочилась через шов и в паре мест даже вытекала струйками, но в зажимах нужды уже не было. Измаил вздохнул с облегчением. Его ординатор вышел в уборную. Я предполагал, что до начала операции он выпил пару стаканов пива.

Мысленно поздравляя себя с успехом, я установил 2 дренажные трубки и приступил к утомительному процессу закрытия грудной клетки. После того как я выровнял ребра и сшил первый слой мышц, Измаил вспомнил о своем положении и любезно предложил закончить работу. Честно говоря, я был так утомлен, что уговаривать меня не пришлось. Было почти 2 часа ночи, и радостная медсестра принесла мне чашку кофе. «Вы это заслужили», – сказала она, и я не собирался с ней спорить. Мне казалось, прошла целая вечность с тех пор, как я извлекал из дыхательных путей арахис.

Мы осторожно положили пациента на спину, и я попросил анестезиолога снова поднять ему веки и проверить зрачки. Он на секунду замешкался и взял фонарик поярче. Неловкое молчание говорило само за себя. Зрачок правого глаза, расположенный с противоположной стороны от большого синяка, был расширен и не сужался – это свидетельствовало о сдавливании головного мозга под местом удара. Не требовалось быть нейрохирургом, чтобы знать, что это означало. Это была фундаментальная травматологическая проблема, о которой нам рассказывали в медицинской школе. Внутричерепное кровотечение теперь сдавливало мозг и пережимало глазные нервы. Напряжение внутри жесткого черепа приводит к тому, что нижняя часть мозга проталкивается через основание черепа, и после наступают остановка дыхания и смерть.

Можно сказать, что это была классическая картина кровоизлияния в мозг, или субдуральной гематомы. Пациент находился без сознания, когда его забрала скорая помощь, а затем ненадолго пришел в себя и смог рассказать, что произошло. Правда, когда Измаил и его команда пришли в отделение неотложной помощи, пострадавший снова не был в состоянии говорить. От него пахло алкоголем, и его рвало. Когда пациента попросили пошевелить ногами, он не отреагировал. После рентгенографии в центре внимания оказалась аорта, и никто не попросил сделать снимки черепа. Вполне возможно, что перелом черепа тоже был.

Какие у нас были варианты? Отчаяться и сказать, что мы сделали все возможное? В таком случае мои доблестные усилия оказались бы напрасными. Может, нам следовало вызвать нейрохирурга из одного из региональных центров? Он бы сказал транспортировать пациента, но у нас не хватило бы на это времени. На часах было 02:30, и состояние пациента стремительно ухудшалось. Возникла дилемма. Следовало ли мне самому взяться за операцию? Я сказал Измаилу, что мы должны это сделать.

Военные хирурги проводили трепанацию черепа, чтобы выпустить скопившуюся кровь.

Что в этом сложного?

Я спросил операционных сестер, не завалялась ли в каком-нибудь из шкафов дрель. Я надеялся, что у пациента была экстрадуральная гематома, то есть скопление крови между поврежденной костью и ее фиброзной оболочкой, а не внутри самого мозга. Без современных методов визуализации любая попытка определить проблему была похожа на бурение нефтяной скважины. Я понимал, что простой отек мозга и кровотечения глубоко внутри черепа были более распространены, чем проблема, которую я надеялся решить. Однако экстрадуральное кровотечение было единственным диагнозом, с которым мы могли хоть что-то сделать. Если бы мы не вмешались, пациент точно умер бы, и потому у меня не было никаких сомнений в том, что мы должны попробовать.

Положив голову пациента гематомой вверх, я попросил медсестер сбрить спутанные волосы. Под ними был характерный разрыв, который я хирургически расширил, чтобы обнажить кость. Там, к своему облегчению, я увидел перелом черепа. Тот скорее напоминал треснутую яичную скорлупу, чем сломанную кость, но повреждение свидетельствовало о силе удара. К тому моменту хирургический набор времен Второй мировой войны аккуратно выложили на синюю ткань рядом со мной – я видел нечто подобное в музее Королевского колледжа хирургов, но мне все равно потребовалось время, чтобы понять, на что я смотрю.

После того как мы закрепили сверло, я начал сверлить кость – делал коническое отверстие до тех пор, пока кончик сверла не проник во внутренний слой черепа. Крови пока не было. Следующий шаг состоял в том, чтобы использовать тупое сверло, похожее на розу, чтобы создать цилиндрический туннель через всю толщину кости. При этом из костного мозга засочилась кровь, но, к счастью, в Барнетской больнице даже нашелся костный воск, чтобы взять кровотечение под контроль. На тот момент мое осторожное исследование все еще не выявило экстрадурального скопления крови, на которое я так надеялся. Последним шагом был надрез оболочки между костью и мозгом с помощью острого скальпеля. Кровь так и не появилась.

Измаила это не слишком огорчило. Он ежедневно имел дело с травмами и понимал, что нам могло потребоваться несколько попыток в разных местах, чтобы найти сгусток крови. Я сделал второе отверстие в нескольких сантиметрах от первого. Перфоратор, сверло в виде розы, скальпель – безрезультатно. Я чувствовал себя никчемным. Однако снижение частоты сердечных сокращений и спонтанное повышение кровяного давления без переливания крови свидетельствовали о том, что мы должны продолжать. Если у пациента был отек мозга, он был обречен в любом случае. Но если бы мы обнаружили место кровотечения под переломом, у него появился бы шанс.

Я сделал еще одно отверстие, на этот раз выше. Использовав перфоратор и сверло, я понял, что в скальпеле уже нет необходимости. Кровь хлынула прямо на мою обувь. Если