радость от обретённого ночлега сменилась тоской, такой же серой, как стены подвала, в котором он оказался. Постепенно усталость взяла своё, и пёс провалился в беспокойную дрёму.

Он спал и не знал, что хозяева только недавно вернулись домой после безуспешных поисков любимца, а утром они опять пойдут обходить улицу за улицей, смело подбегая ко всем встреченным собачьим стаям, станут громко «бимкать» по подвалам всех домов и площадкам магазинов. Не знал он и того, что весть о пропаже коротколапого питомца с одиноко стоящим ухом облетела Интернет, что завтра вечером кто-то увидит его, лежащего в снегу, голодного и усталого, и позвонит таким же уставшим и несчастным хозяевам. Ничего этого Бимка не знал. Он чуть не сошёл с ума от радости, когда услышал знакомое: «Бимасик!» и увидел рядом с собой заплаканное лицо Кати. Она обнимала его за шею, стряхивала с шерсти налипшие за время странствий ледышки и лихорадочно пристёгивала замёрзшими руками поводок к ошейнику: от радости она выскочила из дома без варежек. Потом они бегом неслись погружёнными в дремоту улицами, а дома его ждал вкусный бульон и новая тёплая подстилка.

Бим загрустил и, чтоб было позволительно завыть, достал из тайников души самые печальные воспоминания. Про мартовский день, когда они, как обычно, отправились на прогулку с Антониной. С некоторых пор любимая хозяйка, когда-то разглядевшая в маленьком смешном комочке родственную душу, стала совсем медленно и неуверенно ходить, а её некогда прямая спина – зависть всех соседей – согнулась. Антонина теперь ходила, сосредоточенно глядя вниз, уверенная, что Бим никуда не убежит. И он честно семенил рядом, но удержать падающую на скользкой весенней дорожке хозяйку не смог. Вот если б он был овчаркой, водолазом или хотя бы ротвейлером, с мощными лапами и спиной, может быть, такого несчастья и не случилось бы. Но Бим уродился всего лишь дворовым коротколапым псом.

«Как долго тогда пришлось звать на помощь. Никто меня не понимал, все отмахивались, пока не вышла соседка тётя Надя». Биму нравилось после прогулки заходить к ней в гости, там всегда что-нибудь вкусненькое давали. Сначала соседка сама хотела поднять Антонину, но не смогла. Приехала белая машина и увезла хозяйку. «Хотел я бежать следом, да тётя Надя не пустила. Как же долго Антонины не было! Зато когда она вернулась домой на другой белой машине, я так обрадовался! Гонял, гонял по квартире, кричал, кричал. Антонина больше не ходила со мной гулять. Она целыми днями лежала на диване, иногда опуская руку и нашаривая мою голову. Такое счастье бывало редко, но зато в эти моменты казалось, что у нас всё по-прежнему. Я даже на кухню за едой стал редко ходить и на улицу не просился: вдруг хозяйка захочет погладить, а меня нет?! Однажды она совсем перестала опускать руку, потом приехали чужие, пахнущие бедой люди. Я не хотел их пускать, но они всё равно увезли Антонину, и я больше никогда её не увидел». Слеза медленно скатилась и оставила мокрый след в густой шерсти пса, за ней по проторенной дорожке побежали другие. «Конечно, Катя, её дочка, – хорошая, и кормила вкусно, и в лес с ней ходили, но с Антониной у нас и душа была одна на двоих». На Бима навалилась такая тоска, что перехватило дыхание. Ему казалось, что свет опять уходит от него, как было сегодняшним утром, когда боль разрывала на части всё его неуклюжее тело с короткими лапами и большой головой, которую Катя положила себе на колени и гладила, заливая слезами. Биме было страшно, почти так же страшно, как несколько лет назад. Катя с Петькой тогда уехали на море, а они с Антониной наслаждались долгими прогулками и чаем с печенюшками. И вот в один из этих блаженных деньков на него вдруг накатил такой ужас, такая непроглядная тоска по уехавшим домочадцам скрутила сердце, что он завыл леденящим душу голосом. И выл, не переставая, пока тьма, неожиданно накрывшая его собачий мир, не стала рассеиваться, уступая место лучу надежды, пробившему ужас отчаяния. Через несколько минут позвонила Катя и, заикаясь от волнения, рассказала, что они с Петькой только что чуть не утонули. Антонина плакала и от страха за дочь, и от умиления: пёс за тысячи километров почуял беду своим любящим сердцем.

Таким же леденящим холодом отчаяния встретило Биму сегодняшнее утро, особенно тяжёлое после ночи, проведённой в бесконечных поисках места, где будет не так плохо. Звуки и запахи медленно уходили из его жизни, за которую цепляться не осталось сил. Наконец он провалился в мрачную темноту, где не было тепла, родных голосов, привычной подстилки и зелёных стен большой комнаты. Бим барахтался в этой жуткой теми, пока какая-то неведомая сила не подхватила пса с одиноко стоящим ухом и не вынесла в луч света, который рос, рос и наконец превратился в огромную сияющую радугу. Она занимала всё небо, вернее, она и была целым небом, и здесь, на этой разноцветной лестнице-дуге было тепло, мягко и уютно, боль исчезла, а тело стало удивительно лёгким.

Вынырнув из липкой паутины печальных воспоминаний, Бим подумал, что он всё-таки мужчина, хоть и собачьего роду, и плакать, как девчонке, ему не пристало. Он пошмыгал чёрным мокрым носом и принялся наблюдать, что делается дома. Бим смотрел вниз, на плачущих Катю с Петькой, и немного грустил от того, что он не с ними. Конечно, на радуге ему очень понравилось, но ведь внизу остались те, кого любил он и кто любил его.

«О! Кошачьи миски закрыть забыли, ура! Вот почему у Пуськи с Люськой еда всегда так вкусно пахнет? Несправедливо. А они её вечно не доедают. Ничего, сейчас я за ними подчищу!» – обрадоваться было пёс, но потом вспомнил, что хвостатые подружки уже могут не опасаться его набегов. Бим, растянувшись на жёлтой части радуги, положил морду на лапы и снова стал смотреть на своих. Внизу надвигались сумерки. Первый вечер без домашнего любимца. Катя по привычке взяла поводок, а потом, зашмыгав носом, унесла его на балкон. «Надо же: у них – вечер, темно. А здесь – день, свет, ветерок приятный», – Бим задумался о странностях мира и не заметил, как задремал.

Проснулся он от ощущения чужого присутствия рядом. Вообще, он всегда спал чутко, никому незаметно мимо хозяйской квартиры прошмыгнуть не удавалось: Бим всех громко «сдавал». А тут, то ли от переживаний, то ли от боли, так измучился, что глубоко провалился в омут сна, и никак не мог из