Пожилой торговец, дымя антикварным «Прибоем», стал рассказывать мне что откуда.

– Вот этот шпингалет от окна некоего дома на Арбате, – таинственно сказал он. – Прежний его хозяин поговаривал, что именно этот шпингалет принадлежал окну, через которое вылетела Маргарита. Двадцать четыре рубля. А вот это, – не давая мне опомниться, продолжил он, – последний гвоздь, вбитый в гроб Российской империи в семнадцатом году и выдернутый из него вот этим вот гвоздодером с целью ее возрождения. Вылетевший из гроба зомби сожрал имперца, оставив в живых гвоздь и гвоздодер. И теперь зомби империи шляется по России. Гвоздь – шестнадцать рублей, гвоздодер – пятьдесят два. Но продаются вместе за сто двадцать.

– Не понял арифметики!

– Чего ж тут не понять?Сервиз всегда стоит дороже. Берем?

– А за полтинник не отдадите?

– Почему ж не отдам? Конечно, отдам. Но в нагрузку четвертак за вот эту вот досточку.

– Что за досточка?

– А от гроба Российской империи. Давайте я вам в сумочку покладу. Сумочка, промежду прочим, редкостная. Одна безрукая бабка связала ногами. Из одного музеума скраденная. Всего стольник.

И вот я бреду дальше по вернисажу с сумочкой макраме с портретом Сталина, в которой болтаются фетиши Российской империи. Пошлю в газету «Завтра». Наложенным платежом. Слева, за уголочком, один знакомый одинокий мужичок под пятьдесят торгует камнями. Малой степени драгоценности, но проникнутыми какой-то трепещущей мистической силой и нечеловеческой красотой. (Можете оттоптать автора за графоманство: нечеловеческая красота камня. Ну не нашел я метафоры, не нашел!.. Не хотите – не читайте дальше.) А у меня к камням отношение особое. В пятьдесят девятом году, когда я был мальчишкой, носил я брюки-клеш, то есть дудочкой, проходил геологическую практику в Государственном минералогическом Ильменском заповеднике и этих камней перевидал в великом множестве. И даже приволок многие из них в Москву... Эх, годы мои, золотые годы мои... Потом камни оказались разбросаны по разным концам Москвы во времена моих брожений по разным ее центральным районам с бродяжническими целями. Абара му, абара му, я каркичмери, абара му... И сюда я прихожу на встречу со слинявшими спутниками моей юности.

Вот такую же друзу аметиста я подарил своей юной первой жене, когда она приехала ко мне на Ильмены на медовый месяц после защиты диплома в Историко-архивном институте и была единственной в истории геологии поварихой с дипломом историка-архивиста.

Кусок «письменного» гранита, или «еврейского камня», я привез из Вишневогорска. В розово-красном граните вкрапления серых кварцевых зерен. Вылитая проба пера начинающего талмудиста.

Такую же точно кодлу берилловых кристаллов я нарыл в Туве. Сейчас вы ох...еете от красоты места обретения кодлы. Это было в центре пегматитовой жилы на южном склоне горы Надежда в северной части хребта Остроконечный Таннуола при слиянии рек Кара-Адыр и Сольбельдер, с которого начал свой путь к Ледовитому океану величественный Балыктыг Хем! Душа поет, и сердце плачет... Берилл – это тот же изумруд, но недоделанный. Формула одна, а башли разные. Берилл нужен для того... чего вам знать не положено. Но на горе Надежда берилла оказалось с гулькин... (сами выберите сравнение). А настоящее месторождение мы с геологиней Верой Николаевной нарыли за неделю до возвращения в Кызыл и на первой за сезон пьянке нарекли его «Улуг Шукбюл», что означает в переводе с тувинского «Великие Шульга, Уханов, Коновалова, Балашова, Юнусов, Липскеров». После пьянки конюхи-тувинцы Серзинмаа и Чооду выпали в осадок до конца сезона. Каждое утро они вылезали из палатки, шли к Кара-Адыру, ложились на пузо и хлебали воду, после чего вставали в жопу пьяные. И так всю последнюю неделю. Так что лошадей по утрам собирал я, как младший по должности.

А также яшмы, малахиты, топазы и пиропы, которых я насобирал по копям Тургояка. Их я дарил знакомым девицам в качестве благодарности за бескорыстие. Много было яшм, малахитов, топазов, пиропов. Много было девиц. Ничего не осталось.

А вот такого камушка у меня никогда раньше не было. Лопарский крест. Это кусок серой породы со сросшимися в виде креста кристаллами кварца. Происхождением из Хибин и водится только там. Двух похожих лопарских крестов в природе не существует! И я наловчился дарить своим новоправославным товарищам эти камни на дни рождения, объясняя, что это такой православный оберег. Что с точки зрения православия является полной ерундой. А одному, особо рьяному, который без крестного знамения в сортир не ходил, предложил сделать в кресте дырку, пропустить сквозь нее цепочку и носить на шее. (Цепочку я приобрел здесь же, на барахолке. Она принадлежала сливному бачку настенной модели. Особо рьяному я выдал ее за цепочку от кандалов святого Мудилия – старовера, сожженного лично Петром Первым для обогрева в одну из студеных ночей генваря 1705 года.)

Хозяин камней Парфен Михалыч был мне рад, потому что я никогда не купил у него ни одного камня без задушевной беседы. Узнав, что я отправляюсь к центру Москвы, он скорбно поджал губы и кликнул Наталью Константиновну Привалову, урожденную фон Шейкман. Ее род деятельности заключался не в торговле, а в продаже произведений искусства, рождающихся на ваших глазах. Она была последним представителем великого племени вырезателей силуэтов. Когда-то они гнездились во всех кинотеатрах и за дохрущевский чирик резали морды зрителей с натуры. Предок Натальи Константиновны Абрам Соломонович фон Шейкман резал силуэты в синема «Арс», что на Арбате. (Как «на каком Арбате»?.. Арбат, милостивые государи, один. Все остальные – от лукавого. То есть от советской власти).

– Наталья Константиновна, не откажите в любезности отварить картошечки, почистить селедочку. Михал Федорыч навсегда покидает нас. Проводим его достойно.

– В эмиграцию, Мишель? – спросила вырезальщица, надевая резиновые перчатки.

– Ну что вы, Наталья Константиновна, какой смысл эмигрировать, когда меня здесь никто не держит. Когда я здесь никому не нужен...

Фраза «где родился, там и пригодился» применима не ко всем гражданам Российской Федерации. Тем более пенсионного возраста. Так что здесь я не просто никому, а на х...й никому не нужен. Дети, внуки вспомнят... А для друзей и соратников я буду вечно жить в ихних сердцах и ихней памяти. Бредок какой-то... А там тем более.

– К центру Москвы еду.

– Там-то, Мишель, вы точно умрете от ностальгии по здесь, – ответствовала урожденная фон Шейкман, вырезая из картофелины мой профиль.

– Да нет, это здесь я умираю от ностальгии по там.

– Ну как знаете, – сказала она, элегантно разделывая селедку атлантическую специального посола.

Пока мы с Натальей Константиновной беседовали, Парфен Михалыч слетал за Иеринархом Владимировичем, джентльменом господских кровей. Хлеб насущный он добывал продажей подсвечников, которые свозили ему со всей России после бесплатной приватизации памятников архитектуры, старины и культуры на предмет реставрации за бюджетные деньги по распоряжениям, указам, постановлениям властей всех рангов. Свирепствовал черный нал. Под бдительным присмотром Российского фонда культуры во главе с народным артистом России Н.С. Михалковым.