Маленькие человечки, помогавшие сапожнику по ночам, пели:

Сын чудовищного людоеда кибунго, перед тем как отец его съел, плакал:

Мельница доброго человека Доброгоста поскрипывала, будто говорила:

Царица вод, вышедшая замуж за крестьянина, уходя от него, пела:

Или песня гномов из «Хоббит, или Туда и обратно»:

Именно у них – озёрных дев, леших, ведьм, оборотней, домовых – я училась тому, что такое поэзия.

На карте снов есть сектор города на даче. Побывала в нём впервые за долгое время. Он находится глубоко, обычно в него попадаешь так: идёшь гулять по даче, по сельским улочкам, направляешься за Приозерскую улицу и дальше углубляешься. Выходишь в городской район, неожиданно появляющийся посреди сельского сектора. Там есть старинный центр этого городского района – старые красивые дома и какое-то большое торжественное административное здание, дальше идут новостройки и хрущёвочки, как в маленьких городках, дальше промзона. Возможно, там есть набережная и выход к морю, но пока это только подозрение. Городской район на даче связан с ощущением глубины и блаженства, это наше желание города, неожиданно найти его, когда мы в сельской местности. Желание открыть посреди сельской местности город. В этом что-то есть от поездок в Сосново – ближайший посёлок городского типа – в детстве. Поездки туда были праздником. В Сосново есть главная площадь, магазины, пятиэтажки. В нём вроде бы и дача и город – парадоксальным образом соединились. Город начинается тогда, когда в посёлке появляются многоэтажные каменные дома. Во сне всегда интересно искать в этом городском районе кафе, бары, магазины. Нахождение их сопряжено с радостью: они открывают новые возможности. В этот раз в конце проспекта было огромное красное административное здание с белыми колоннами, в нём было какое-то следовое давление тоталитаризма, какая-то советская память. Если бы это был большой город, можно было бы сказать, что это исполком. А так – непонятно, как назвать: горком, райком? Тоже не подходит, это же не районный центр, этот кусок города во сне – сам по себе, как остров.

Я учу Егора играть в шахматы. На первых порах бессмысленно объяснять трёхлетнему ребёнку правила, кто как ходит и т. д. Нужно, чтобы он просто привык к доске, к фигурам, начал воспринимать их движение по доске как пространство своих возможностей, пространство, в котором ему свободно. Чтобы доска и фигуры стали для него возможным способом жизни в пространстве.

Мы играем с ним в особые хаотичные шахматы. Фигуры расставляются по доске в произвольном порядке, двигаются как хотят, в любых точках доски любыми способами съедают друг друга, но в любой момент спонтанно возвращаются обратно на доску. Он делает ход – двигает любую фигуру как хочет. Я отвечаю тем же. Мы можем делать так часами. Можем долго думать над каждым ходом, а можем вообще не думать. Постепенно мы начинаем понимать друг друга. Образуются какие-то невидимые, неформулируемые правила движения фигур, в их основе – не стратегия, а интуиция, восприятие. Я начинаю догадываться, какой ход он сейчас сделает, какую фигуру подвинет. Фигуры начинают образовывать узоры, группы, в которых своя странная логика. Если они собрались наподобие домика и в нём есть одно зияние, он сейчас закроет это зияние, поставит туда фигуру. Если они образуют узор, он сдвинет фигуру, чтобы продолжить этот узор. Я начинаю понимать, что можно походить «неправильно» – нарушить равновесие. Егор это почувствует, скажет: «Так нельзя», уберёт мою фигуру. Игра не заканчивается ничьей победой. Просто в какой-то момент она надоедает, и тогда фигуры можно стряхнуть с доски и разбросать по комнате.

Мне кажется, этот мой текст похож на такие хаотичные шахматы. В нём нет следования никаким готовым формам художественного мышления, правилам построения текста. Текст представляется доской, фигуры на которой расположены спонтанно. Этот текст – способ организации жизни. Пространство, в котором мне свободно, в которое я приглашаю читателя. Это пространство похоже на записную книжку, философский дневник, дневник снов, оно включает воспоминания, мысли, ассоциации, фантазии, быт, запись многочисленных повседневных откровений. Все эти фигуры на доске – способы организации пространства, возможные способы жизни. Они расставлены по доске, на первый взгляд, в произвольном порядке, двигаются как хотят, могут противоречить друг другу. Перемещение между фрагментами происходит не с помощью логики развития сюжета или какой-то стратегии, а происходит интуитивно, скачками, подразумевающими постоянные разрывы. Однако в этом странном тексте, написанном без предустановленных правил, постепенно образуются какие-то невидимые, неформулируемые правила, в основе которых интуиция, чувство текста, пространства, внутренних разрывов и топосов смысла. Как в хаотичных шахматах, в тексте формируются рисунки, группы, скопления фигур, в которых есть своя странная логика. Логика хаоса – не Лабиринт, а Логрус, постоянно меняющийся узор. Нужно изменяться вместе с ним и при этом удерживать свою суть, удерживать порядок, не сохраняя никакого порядка.

Сочинение стихов во сне чревато встречей с хаосом. Хаос во сне входит в стихи, мешает созданию упорядоченного текста. Строчки путаются, одни слова меняются на другие, только что написанное мгновенно изменяется. Ты пытаешься сохранить фрагмент упорядоченного текста, но он разрушается, и ты продолжаешь сочинять текст, который мутирует в какие-то нечитаемые символы, разрушается, пересоздаётся. Давно поняла, что сочинение во сне стихов как процесс не может привести к созданию завершённого стихотворения. Нужно их там находить уже готовыми и выносить оттуда. Готовые тексты там всегда кажутся какими-то необыкновенными, потрясающими, такими, какие ты всегда мечтал написать. Хочется вынести их полностью, не потерять на границе. Но они теряются. Иногда удаётся вынести несколько строк или одно-два четверостишия. Потом уже сам дописываешь стихотворение до завершённости. У некоторых получается выносить тексты полностью. У меня есть несколько стихов, большие части которых взяты оттуда.