– Я надеюсь, что Валерия, как ценитель искусства, поможет определить мне значимость и ценность сегодняшнего спектакля, в котором ты не только поешь заглавную партию, но и выступаешь в роли режиссера и автора музыки.

– И текст… текст тоже я написал, – всплеснув руками, заверил Куксиков.

– Угу, – угрюмо кивнул Потапов, – это очень заметно.

– Что-что? – не поняв, переспросил актер.

– Нет, ничего. Кстати, тебе не пора ли уже на сцену?

Дмитрий бросил взгляд на сцену и, покачав головой, сказал:

– Нет, у меня еще есть несколько минут. Я хочу ими воспользоваться, чтобы сказать: я очень признателен за помощь в организации финансирования этого спектакля. Я очень рад, что ты пришел сюда не один, а с такой очаровательной дамой, которая оттеняет своей красотой значимость такого видного и шикарного мужчины, как ты… Я хочу сказать Валерии, что считаю тебя новым современным Саввой Морозовым и уверен в том, что, пока есть такие люди, как ты, культурная жизнь города не замрет… Я надеюсь, что от лица всей культурной общественности буду еще не раз иметь возможность выразить слова благодарности и любви…

При последних словах Потапов неожиданно закашлялся, затем, схватив пламенного оратора за цепочку, висевшую у того на шее, резким движением притянул его к себе.

– Иди пой, идиот! – четко и внятно прошептал Потапов на ухо Куксикову.

– Что-что, не понял?

Потапов, повернувшись к Валерии и поймав ее ироничный взгляд, отпустил Куксикова и, нервным движением поправив узел своего галстука, произнес:

– Я думаю, если ты задержишься с нами еще ненадолго, то финальную арию тебе придется пропеть прямо здесь, на балконе.

Куксиков, снова посмотрев на сцену, тут же спохватился и засобирался.

– Ах да, конечно, мне уже пора, – произнес он и, резко развернувшись, стремительно покинул балкон.

Как только за ним закрылась дверь, Потапов облегченно вздохнул и снова посмотрел на Валерию. Та с улыбкой заметила:

– По-моему, он уделял тебе больше внимания, чем мне. Ты знаешь, я почти ревную.

В ответ Потапов устало махнул рукой и, глубоко вздохнув, ответил:

– Что с него взять?.. Богема.

– Ты давно его знаешь?

– Еще по университету. Он учился на параллельном потоке, на экономическом факультете. Правда, он уже тогда уделял больше внимания художественной самодеятельности: пел, участвовал в постановке студенческого театра. После окончания вуза так и пошел по этой стезе, послав к черту профессию экономиста.

– Насколько я поняла, – иронично заметила Валерия, – увлечение творчеством – не единственное из его, так сказать, отклонений.

– Это уж точно, – поморщившись, ответил Потапов, – молодыми солистами он очень увлекается.

– Как я поняла, солидные мужчины, обремененные деньгами, ему тоже нравятся, – продолжала подкалывать его Валерия.

– Здесь ты ошибаешься, – усмехнулся Потапов, – на самом деле Диму Куксикова давно если что и возбуждает по-настоящему, так это деньги… Впрочем, давай отложим разговор об этом балбесе до конца спектакля, – и он демонстративно уставился на сцену.

В этот момент свою сольную партию пел один из главных персонажей спектакля.

Низким и дремучим, как осенняя тайга, голосом арию сантехника исполнял Артур Балабанов – высокий крупный парень с грубоватыми чертами лица и квадратной челюстью.

Смысл текста сводился к тому, что вся жизнь – дерьмо, потому сантехник является наиболее адекватным персонажем в этой жизни, лучше всего ее понимающим и наиболее полезным.

Как только Балабанов закончил свое пение, на сцену ворвался, сияя пламенным взглядом своих карих глаз, Дмитрий Куксиков в роли поп-звезды, но еще раньше зал был накрыт его сочным, хорошо поставленным голосом, который на высокой ноте взвивался так высоко, как только позволяли перекрытия Дома культуры «Строитель».

Голос Куксикова, как и его напряженная фигура, замеревшая у края сцены с разведенными в стороны, как крылья птицы, руками, олицетворяли собой, по замыслу автора, высокое светлое начало, которое служило противовесом как дремучему голосу, так и дремучей, если не сказать больше, жизненной философии сантехника.

Герой Дмитрия – начинающая поп-звезда, от которого по ходу пьесы, устав от безысходности, ушла к сантехнику жена, отвернулись друзья, разуверились в его таланте продюсеры.

Но к концу пьесы ее главный герой преодолел все невзгоды и превратности судьбы, стал знаменитым артистом, обретя при этом не только успех у публики, но и новую любовь.

Последнюю олицетворяла худенькая стройная девушка, которая в финальной сцене подошла к Куксикову, обняла его, прильнув щекой к его костлявой груди.

Финальная песнь поп-звезды, по замыслу Куксикова, должна была провозгласить, что верность идеалам, творчеству и самому себе может вытащить человека из любого дерьма даже без помощи сантехника.

Когда Куксиков закончил свою песню и стихли последние аккорды музыки, Дмитрий еще продолжал стоять в неподвижности, несколько отстраненно обнимая девушку и при этом устремившись взглядом куда-то ввысь.

Но если бы немногочисленная публика, присутствующая на этом представлении, присмотрелась, то, проследив траекторию взгляда Куксикова, она смогла бы заметить, что он устремлен на балкон, где сидел главный спонсор данной театральной постановки Сергей Потапов.

Жиденькие аплодисменты, возникшие сразу после окончания спектакля, постепенно усиливались, но в овацию так и не переросли.

Отчасти потому, что публики было не так уж много. В зале присутствовали в основном близкие и знакомые актеров, занятых в постановке. Они-то и ободряли их своими приветствиями.

Впрочем, даже эта публика была не слишком впечатлена увиденным.

Когда занавес за актерами закрылся, Валерия задумчиво спросила у Потапова:

– У тебя такой грустный вид… Тебе хоть что-нибудь понравилось?

– Да, – ответил Потапов, – скажу честно, Куксикову удалось каким-то образом собрать вокруг себя много талантливой молодежи, все остальные его заслуги под большим сомнением.

– Понятно, – улыбнулась Валерия и тут же спросила: – Ты будешь продолжать финансировать этот молодежный театр?

– Надо подумать, – произнес Потапов, вставая.

* * *

Куксиков устало вошел в свою гримерную и закрыл дверь. Ею служила небольшая комната, часть которой была отгорожена раздвижной шторкой, за ней переодевались артисты. Кроме этого, здесь был еще небольшой диван. Единственное крутящееся кресло на ножке стояло у широкого старого и ветхого трюмо, уголок зеркала у которого был отколот.

В кресле, развалившись, сидел маленький сухонький мужичонка лет тридцати пяти. Полосатый темный пиджак сильно топорщился на его плечах, лишний раз подчеркивая тщедушность фигуры.