Она топает на кухню. Я наблюдала это сотню раз, но она никогда еще не ошибалась — не открывала холодильник. Никому нельзя открывать холодильник. Она напрягается, как шипящая кошка, если даже просто пройти мимо него. Широко распахивает дверцу, минуту стоит, а потом вышвыривает все из холодильника прямо на пол.

Холодильник сломался примерно полгода назад. Я знаю, что там лежала ветчина. Кажется, в морозилке была курица. И точно было молоко. Остальное не помню. Электричество вырубилось в понедельник, сразу после Пасхи, и мама запретила нам открывать холодильник, чтобы не растрачивать холод, пока снова не дадут электричество.

Но его дали только через две недели. Так что все портилось медленно, в темноте, за закрытой дверцей. С тех пор туда заглядывали всего пару раз, и воняло оттуда чудовищно. Даже не как от протухших яиц или скисшего молока. Не как с помойки и не как от наваленной кучи. И даже не так, как ото всего этого вместе. Вообще ни на что не похоже.

Я не могу подойти близко, но стою на пороге кухни, и мне все видно. Там все черное и зеленое. Черное — скользкое и мокрое, зеленое — рыхлое и пушистое. Что-то шевелится, и я понимаю: личинки. Она захлопывает дверцу. Я надеюсь, что это ее остудит.

Но нет.

Она залезает под мойку и находит бутылку с чем-то. Отвинчивает крышку и начинает поливать все вокруг. В основном попадает на просроченные коробки сухих полуфабрикатов «Гамбургер хелпер», сложенные у стены, и просыпанные сухие завтраки. Размахивает бутылкой и заливает весь пол. Отовсюду, куда затекает чистящее средство, выбегают полчища тараканов.

— Где швабра? Я хочу вымыть пол. — Она смотрит по сторонам.

Не думаю, что у нас есть швабра. И не помню, как выглядит пол на кухне. Молчу.

Энди тошнит в мусорный пакет. Когда ему становится легче, продолжает набивать пакет мусором. Он понимает больше, чем я думала.

Пятница, 2 ч. 38 мин.

Она перестает кричать около полуночи, после третьего телефонного звонка от соседей, которые жалуются на шум. Я слышу, как она отвечает, что сейчас пойдет к тем, кто шумит, и вправит им мозги, пригрозив вызвать полицию.

Хотела бы я, чтобы кто-нибудь вызвал полицию.

Она велит Энди остановиться и больше не выносить мусорные мешки через окно — его едва не заметили.

Лучше бы заметили.

Мы сделали почти невозможное. Убрали почти все мокрые газеты из коридора. Расчистили узкий проход в гостиной и разгребли мусор на кухне. Когда мама сняла все старые полотенца в ванной и сложила, чтобы потом постирать, я заметила черную плесень, цветущую на стене. Я просто выброшу эти полотенца, когда ее не будет дома.

Мы с Энди знаем, что прекращать нельзя, пока она не разрешит.

Она понимает, что закончились сигареты и утром нечего будет курить.

— Думаю, вы оба можете идти спать. Ведь как только я уйду, вы все бросите. От вас многого не жди. Перетрудитесь еще.

Энди тут же поднимается и затягивает завязки своего мусорного мешка. Он так устал, что еле стоит на ногах.

— Хорошо, спокойной ночи, мамочка. Прости меня. Я тебя люблю.

Она молчит.

Не сказав ни слова, она босиком вылезает в окно. Наконец-то можно вздохнуть.

— Энди, помой руки перед сном. На кухне есть мыло.

Он идет на кухню, я за ним. Мы оба умываемся и забираемся в постель. Я надеюсь, что он сразу отключится, но из него сыплются вопросы.

— Почему она становится такой?

— Я не знаю.

— Куда она ходит? — бормочет он.

— На работу в основном.

— А ночью?

— Я не знаю. — Я действительно не знаю.

— А ты куда уходишь?

— Недалеко. Просто выхожу подышать, — отвечаю я.

— А завтра так же будет?

— Не знаю. Наверное, нет. Помнишь, в последний раз это длилось всего один день. И это было уже давно.

— Да-а.

— Спи, Энди.

— Я люблю тебя, Лейла.

Я молчу.

Пятница, 6.00

У нас проблема — Энди не встает. Никто не может выспаться за три часа. Но если я пытаюсь встать, когда очень надо, то это точно не про Энди.

Если не попаду сегодня на естествознание, то не сдам подписанное разрешение и не получу камеру раньше понедельника. Проект надо подготовить к следующей пятнице, и я хочу поснимать на выходных. Можно прийти в школу во время обеда и незаметно проскользнуть на дневные уроки.

Мама спит на диване. Оставаться дома — не вариант.

Одевать Энди, когда он так не выспался, — просто какой-то кошмар. Он вялый, он хнычет и падает на кровать, стоит мне отвернуться на секунду. Я натягиваю на него штаны и щиплю, чтобы не заваливался снова.

Теперь он начинает плакать по-настоящему, и я обеими руками обхватываю его лицо:

— Она спит на диване, ты, болван. Заткнись!

Он замолкает, но детские слезы продолжают литься ручьем.

Наконец я одеваюсь сама, и мы на цыпочках проходим мимо нее. Она лежит, отвернувшись к спинке дивана. Мы как можно тише вылезаем в окно. Она даже не шевелится.

— Ладно, слушай. Слушай. Ты меня слушаешь?

Энди хлюпает носом и изо всех сил старается на меня не смотреть.

Я хватаю его за плечо и разворачиваю к себе:

— Ты послушаешь меня и сможешь еще поспать или будешь мелким пакостником?

Он поднимает на меня красные глаза, из носа течет.

Я грубо вытираю ему нос своим рукавом:

— Не иди в класс. Иди к медсестре и скажи, что тебя отправил к ней учитель. Понял?

— Понял.

— Скажи медсестре, что у тебя болит голова. Не живот, не что-то еще. Голова. Повтори.

— У меня болит голова.

— Вот, молодец. Медсестра позвонит маме, но мама не ответит. Скажи, что не хочешь домой, а хочешь просто немного полежать. Встань, когда будет обед, и скажи, что тебе лучше. Пообедай и тогда иди в свой класс. Скажи учителю, что был у врача. Понял? Повтори.

— Я был у рв… у врача. — Он сам вытирает себе нос.

— Правильно. Медсестра выключит свет и даст тебе поспать, только если не будешь приставать или не ляпнешь что-нибудь, или не будешь плакать, как глупый младенец. Справишься?

Он не отвечает, но отходит от меня чуть дальше:

— А если мама ответит на телефон?

Я молчу.

Глаза печет, будто их вытащили из микроволновки. Я знаю, что у меня фокус с медкабинетом не прокатит. В начале года медсестра была очень милой и заботливой, давала мне прокладки из коробки с бесплатными образцами. Но теперь всегда говорит, чтобы я отправлялась в класс и