– А это чей портрет? - спросил я, показывая на картину, составленную из россыпи латинских букв. - Вашей жены?

– Не угадали. Это мой добрый приятель, француз из Парижа. Владелец косметической фирмы.

За что же вы его так, хотелось мне спросить. Но я не решился. А Собакин, словно почувствовав вопрос, дал неожиданный ответ:

– Месье Робер тоже пострадал из-за этой кражи.

– А у него что украли? - спросил Алешка.

– У него-то пока ничего. Дело в том, друзья, что он очень просил меня продать ему одну редчайшую в своем роде шпагу. Уверял, что это семейная реликвия их древнего рода. Якобы она попала в Россию в 1812 году и осталась в ней как трофей Бородинского сражения…

Мы насторожили уши. Кажется, мы узнаем сейчас намного больше, чем надеялись.

– …и я уже был готов пойти ему навстречу - мы, правда, еще в цене не сошлись, - как вдруг эта кража. И оба мы остались без шпаги.

– Ну, у него-то ее и не было, - рассеянно проговорил я, утешая художника: мысли мои побежали совсем в другом направлении, и я отпустил их на волю: - Мы, кажется, видели этого француза по телевизору. «Л'Ореаль», да?

– «Ведь я этого достойна?» - подхватил Алешка, уловив, к чему я гну.

Сколько же мы врем! Знала бы мама…

– Может быть, и достойна, - улыбнулся Собакин, - но не этого. Фирма месье Робера называется «Роз-Мари»…

От неожиданности я споткнулся и чуть не опрокинул стенд с картиной об унитазе.

«Роз-Мари»! А в магазине Карабаса был отдел этой фирмы. Значит, между ними есть связь. Очень подозрительно…

– Он назвал свою фирму по имени своей бабушки. Она, кстати, здесь, рядом. В доме напротив.

– Бабушка? - спросил Алешка.

– Фирма, - сказал художник. - Давайте я все-таки сделаю ваш портрет.

– Как-нибудь в другой раз. Мы очень торопимся. - И мы выскочили на улицу.

– Этот Робер, - прошептал Алешка, - он заказчик. (Будто я сам не догадался!) Он хотел купить эту шпагу, а денег не хватило. Понял? И он нанял этого Карабаса. Французу ведь неудобно в чужой стране в чужие квартиры лазить. Пошли к нему, разберемся!

Разбираться будем позже, а посмотреть можно и сейчас.

Но в это время вышел на улицу и сам Собакин и подошел к своей машине - точно такой же старый «жигуленок», как у Фролякина. Только цветом отличается.

– Вас подвезти, друзья мои? - вежливо предложил художник.

– Спасибо, не надо, - поторопились мы отказаться. Знаем мы эти машины.

Художник пожал плечами и стал заводить мотор.

Мы перешли брусчатую мостовую, протиснулись между книжными и фруктовыми лотками, где мерзли под пленкой книги и фрукты, и остановились перед красивыми зеркальными дверьми. Похоже, они были очень прочные, из пуленепробиваемого стекла. А еще перед ними стоял такой же прочный швейцар, в такой форме и такого роста, что мы сразу поняли - нет, эту крепость «Роз-Мари» без долгой осады не взять.

Мы вздохнули над очередной задачей и пошли к метро. А художник Собакин все еще заводил свою машину.

ОСАДА «РОЗ-МАРИ»

Кольцо улик вокруг Карабаса неумолимо сузилось. За чертой этого круга оставались его соучастники. Но их выявлять мы не собирались - пусть этой мелочью папенька занимается. А вот с заказчиком - месье Робером - нам предстояло серьезно поработать. А для этого надо было каким-то хитрым путем проникнуть в его фирму.

Два дня мы вертелись возле непробиваемых дверей, ловили подходящий момент, чтобы прошмыгнуть внутрь. Придумывали разные предлоги - и все бесполезно. Ни швейцар, ни дверь не поддавались нашим уловкам.

Мы даже применили наш старый добрый трюк. Проходя мимо швейцара, Алешка нахально швырнул в него снежком, показал язык, сказал: «Э!» - и не спеша побежал вдоль тротуара в расчете, что швейцар бросится вдогонку, а я в этот момент прошмыгну в дверь.

И это не сработало. Швейцар отряхнул свою шинель с золотыми пуговицами, подобрал фуражку, погрозил Лешке кулаком и… остался на месте. Ну и дисциплинка во Франции!…

Усталые и разочарованные, мы вернулись домой. А за ужином нас ожидал сюрприз. Не из очень приятных, мягко говоря.

Папа, посмеиваясь, рассказал, что к его сотруднику приходил потерпевший художник Собакин и сообщил, что какие-то пацаны интересовались его коллекцией.

Настучал Собакин!

Лешка хотел незаметно толкнуть меня ногой под столом. Но попал не по моей ноге, а по ножке стола. К тому же не очень удачно. И сам взвыл, и со стола чуть графин с морсом не свалился.

– Что с тобой? - спросил папа, поймав графин.

– Иголка от елки в тапочку попала, - соврал Лешка. (Сколько же мы врем!) - И в палец впиявилась.

– Бедняга, - пожалел его папа и, поставив графин на место, продолжил свой рассказ: - Он даже оставил портреты этих пацанов.

Папа достал из кармана и положил на стол два небольших рисунка, сделанных карандашом.

– Вы случайно не встречали таких в нашей славной столице? - Он улыбнулся.

Как хорошо, что в среде художников существуют эти… как их… ранние постмодернизмы. В этих каракулях, которые могла сделать только пьяная обезьяна, опознать нас с Алешкой не смог бы даже самый умный компьютер Интерпола.

– Вы вверх ногами смотрите, - заметил папа.

Я перевернул рисунки…

Влипли!

Алешка заерзал на табуретке, сполз с нее и улизнул, буркнув на пороге:

– Спасибо, все было очень вкусно. - И предоставил мне возможность выкручиваться одному.

А я, как прикованный, пялился на рисунки. Да, это были какие-то черточки, геометрические фигурки, замысловатые линии. Но чем дольше я смотрел, тем яснее проступал среди них Алешкин образ: распахнутые глаза, полные любопытства, решимости, упрямства; худенькие плечи, хохолок на макушке, который то есть, то его нету… Наверное, и в моем «шарже» Алешка сразу же признал меня. Потому и слинял, поганка.

– Бред кошачий, - с трудом выдавил я под пристальным папиным взглядом. - Впервые вижу. - Я чувствовал себя подозреваемым, который вот-вот станет обвиняемым, а затем и осужденным. К бессрочному, до конца каникул, содержанию в платяном шкафу. Или до задержания преступной группировки Карабаса-Барабаса.

Но я собрался с силами и попытался отвлечь его внимание:

– А что за пацаны? Они ему чем-то помогли?

– Да чем они могут помочь? - вздохнул папа (мне показалось, с облегчением, а может, с разочарованием).

Ага, значит, про пистолет Собакин промолчал. (Вредный хитрец, сказал потом про него Алешка.) А мы, дураки, для него стараемся!