твоему спящему бруталу родственником, вроде как двоюродным дедулей по маминой линии.

– Зовут твоего красавца Эрик Игоревич Раевский. Лет ему тридцать семь. Имеет двойное гражданство – наше и швейцарское. Про детей и жен информации нет, и вообще почти ничего нет. Единственное, мелькнула мутная история с отмывом денег несколько лет назад, но там ничего не доказали или не захотели копать слишком активно.

Выдав информацию, Маря надолго замолчала. Зная, что в такие моменты подругу лучше не сбивать с мысли, я тоже помалкивала.

Осторожно помешивала поспевающий кофе, косясь в окно, где с самого утра сыпал снег, укрывая белой ватой хмурые елки и стоящие ровной шеренгой голые рябины.

– А вы с ним, как вообще, контачите? – наконец отмерла Марьяна и шмыгнула носом – верный признак, что она чем-то расстроена. – Он тебя не того, не разоблачил?

Я сняла турку с плиты, отошла к окну и прижалась к стеклу лбом, наблюдая за кружащими в воздухе белыми хлопьями.

Новый год скоро, а праздника и радости ни в каком месте не ощущается.

– Раз еще не выгнал из дома, значит, все нормально, – оптимистично возвестила я. – В доме чисто, курицу ему вчера приготовила, чего еще мужику надо.

На том конце повисло тяжелое молчание. Наконец, голос Мари недоуменно, с расстановкой протянул:

– Что ты сделала, подруга? Ты приготовила?..

– Курицу, – подтвердила я, – в духовке. Катя вчера принесла…

– Фух! Так это Катя постаралась, – облегченно выдохнула Марьяна, – а то я уже перепугалась, что ты там в своей глуши в Иное превращаться начала.

– Зря ты, Маря, не веришь в меня, – обиделась я. – Между прочим, я сама вчера духовку выключила. И продукты в холодильнике красиво разложила.

– Умница моя, – ласково протянула подруга, так что я сразу растаяла и решила ее за все простить – на друзей ведь не обижаются.

– Снежана, – осторожно позвала Марьяна. – У твоих сегодня годовщина, может мне съездить к ним?

– Зачем? – спросила гораздо резче, чем хотелось.

– Ну как, родители твои все-таки, – протянула Маря жалобно. – Мне они тоже не чужими были. Прибраться, может, на могилках, цветочки от тебя привезти, вообще, помянуть… Пять лет ведь прошло.

Я отложила телефон в сторону, уперлась ладонями в подоконник и, широко открыв рот, начала с силой втягивать в себя воздух.

Набрала полную грудь и долго держала, пока не начала задыхаться, и только после этого с шумом выдохнула.

Снова взяла телефон и ответила тревожно алекающей Маре:

– Съезди, если хочешь, только от меня ничего им не привози.

Я как раз налила себе кофе и размышляла, добавить в него молока или нет, когда дверь распахнулась, и в кухню ввалился Эрик, довольный по самое не могу.

Отобрал у меня чашку и, устроившись напротив, отхлебнул ароматной жидкости. Довольно прищурился и осчастливил меня:

– Все-таки ты не безнадежна, Снежок. Кофе – высший класс. Теперь давай-ка, рассказывай, что ты делаешь в моем доме. От кого прячешься. И даже не думай врать…

Глава 16

Где-то в Подмосковье… Эрик Раевский

Я сделал еще глоток отличного кофе, который Снежа умеет варить лучше любого бариста в самых модных ресторанах, где мне довелось побывать, и принялся рассматривать ее задумчивую мордаху.

Интересно, что она в этот раз придумает, мастерица художественного вранья?

Она встала, взяла еще одну чашку из шкафчика и вылила в нее остатки кофе из турки. Села и, грея о кружку ладони, принялась бродить взглядом по кухне, словно до этого ни разу не видела.

– Удивительно, – наконец вынесла вердикт, – весь интерьер дома такой нафталиновый, как из позапрошлого века, а кухня – высший класс. Будто вообще не из этого места. Ты давно им владеешь? Домом?

Я молчал, пил кофе и разглядывал ее, не собираясь отвечать.

Интересная она, просто глаз не оторвать. И не в красоте дело, хотя да, хорошенькая, как кукла. И не в фигурке статуэточной.

Что-то в глазах есть такое, что хочется смотреть и смотреть, пока голова не закружится.

Что-то в движениях мягких, летящих, словно все время танцует под музыку, которую слышит только она одна. В плечиках, гордо расправленных…

Или вовсе не в этом дело… В чем тогда?

– Я здесь работаю, как ты мог заметить, – выдала, наконец. – А что комнату твою заняла – так мне никто не сказал, где можно жить, где нельзя. Даже о продуктах для меня никто не позаботился, – добавила с обидой.

– Да? – тут уже я удивился. – Вообще-то, Славик, что за тобой на станцию ездил, должен был приезжать, возить тебя за продуктами или куда там тебе надо.

Она пожала плечами и умолкла, все так же шаря взглядом по кухонным шкафам и изо всех сил избегая смотреть на меня.

– Снежок, – позвал негромко, – рассказывай. Не вынуждай меня наводить о тебе справки.

На мгновение полыхнула на меня обидой в глазах и тут же опустила их, наклеив на лицо улыбку. Беспечным голоском протянула:

– Хочешь сказать, что ничего обо мне не знаешь? Неужели ты не изучаешь документы тех, кто на тебя работает?

– Неужели ты по своим документам сюда устроилась? – я ухмыльнулся. – Что за беда у тебя приключилась, Снежа, если ты в горничную нарядилась и в эту глухомань забралась?

Она встала и понесла свою чашку к раковине. Забрала мою.

– Если выпил, давай уберу.

Прошла, обдав тонким ароматом полевых цветов, лета и малины, и принялась мыть посуду. А у меня от ее секундной близости снова бахнула в голову кровь. И не только в голову.

– Иди ко мне, – позвал негромко, даже не думая, что за шумом льющейся воды услышит.

Услышала. Замерла, застыв спиной, и медленно повернулась.

– Иди ко мне, – снова позвал и протянул руки. Поймал ее, шагнувшую ко мне. Подтянул, обнял и прижался лбом к худому, вздрогнувшему животу.

– Снежа, – шепнул, не зная, что еще сказать, просто вдыхая ее запах и стискивая ладонями попку. Одним движением поднялся, подхватывая ее.

Прямо перед моими губами ее удивленно приоткрытые, розовые, гладкие, одуряюще-сладкие губы. Глаза, удивленно распахнутые, но уже затянутые поволокой страсти.

– Эрик, – ее шепот возле виска, и мне окончательно сносит крышу. Впился в нее, слыша низкий звук. Ее стон? Или мое последнее дыхание?

Длинные ноги оплетают мои бедра, скрещиваясь за спиной. Тонкие пальцы вцепляются в волосы. С силой тянут, заставляя меня зарычать и срывая остатки самоконтроля.

Толкаю ее на столешницу, подцепляю серую юбку и тяну вверх, открывая белые ноги и полоску простых трусиков с узкой лентой светлых кружев.

И от вида этой наивной, какой-то детской, ажурной полоски на белом хлопке, у меня