Джек передал ему подзорную трубу, и пока Стивен вполуха слушал комментарии моряков насчет двойных и даже тройных страховочных бакштагов — невероятная скорость для шнявы, пусть даже столь хорошо управляемой, у «Сюрприза» неожиданный гандикап, дифферент совершенно не тот, какой нужно, явно на нос — он рассматривал людей, собравшихся у кормовых поручней шнявы. Они, в свою очередь, упрямо разглядывали «Сюрприз», не шевелясь, пусть периодически им в лицо и били брызги. Подзорная труба оказалась великолепной, а воздух таким чистым, что Стивен увидел летящую вдоль борта шнявы моевку, едва окрашенную розовым.

Он направил подзорную трубу на два орудия, наверное, девятифунтовки, нацеленные из ретирадных портов шнявы, когда разум его неожиданно за что-то зацепился. Стивен моментально вернулся к человеку на корме, третьему слева. Еще точнее сфокусировал трубу — и никаких сомнений не осталось. Он смотрел на Роберта Гофа.

Гоф также состоял в «Объединенных ирландцах». Он и Мэтьюрин соглашались с тем, что Ирландией должны управлять ирландцы, а католикам необходима эмансипация. Но во всем остальном они друг другу противоречили, причем с самого начала. Гоф — один из лидеров той части движения, которая выступала за французскую интервенцию, а Мэтьюрин был категорически против. Ему претило насилие, а еще больше — импорт или любая помощь нового рода тирании, возникшей во Франции, чудовищного разочаровывающего продолжения той революции, которую Мэтьюрин и большинство его друзей встретили с великой радостью. Когда восстание 1798 года подавили с тошнотворной жестокостью при помощи роя информаторов (местных, иностранных и полукровок), их жизни равно оказались в опасности, но на этом сходство заканчивалось.

Гоф вместе с выжившими сторонниками стал еще более предан Франции, тогда как Мэтьюрин, оправившись от чудовищного шока (совпавшего с потерей возлюбленной), наблюдал за становлением чрезвычайно опасной диктатуры, полностью вытеснившей щедрые идеи 1789 года, но в то же время пожинающей его плоды. Он видел, как во Франции относятся к католической церкви, к сторонникам Италии на несчастных оккупированных Францией территориях, и к каталонцам в его родной Каталонии. Еще задолго до конца Революционных войн он понял, что вся система разграбления и притеснения, вся эта цепь полицейских государств должна быть уничтожена в первую очередь.

Всё что он видел с тех пор — подавление бесчисленных государств силой, лишение свободы Папы, всеобщее вероломство — подтвердили его диагноз, утвердив в убеждении, что эта тирания, гораздо более умная и экспансионистская, чем любая другая из известных, должна быть уничтожена. Свобода Ирландии и Каталонии зависели от ее уничтожения — победа над французским империализмом являлась обязательным условием для всего остального.

И все же Гоф здесь, за полосой воды, жаждет очередной высадки французов. Стивен был совершенно уверен, что он направляется на задание в Ирландию. Если шняву захватят, Гофа повесят, и тирания станет немного слабее. Но при этих мыслях старинная ненависть Стивена к доносчикам выросла со всепоглощающей силой: отвращение ко всему, что связано с ними и результатом их предательств — пытками, порками, литьем кипящей смолы на головы и, конечно, повешениями. Мэтьюрин не мог бы выдержать даже малейшего намека на связь между собой и подобными людьми. Он бы не вынес собственной связи с захватом Гофа.

Он услышал, как Пуллингс доложил:

— Я подготовил погонные орудия, сэр, на случай если вы хотите попробовать выстрелить наудачу до темноты.

— Что ж, Том, — отозвался Обри, с прищуром оценивая дистанцию и постукивая по погонному орудию левого борта, красивой бронзовой длинноствольной девятифунтовке. — Я думал об этом, естественно. Если повезет, мы собьем какое-нибудь рангоутное дерево и убьем пару человек, хотя дистанция очень большая, а корабль ведет себя не как христианин, а как конь-качалка. Но я ненавижу избивать призы, особенно маленькие. Помимо всего прочего, это отнимает кучу времени — починка, буксировка, а может, даже и ожидание возвращения призовой команды. Нет. Чего бы мне хотелось, так это выйти к ней в борт и пригрозить полным бортовым залпом, если сразу не спустит флаг. Только полный безумец не сдастся — у нас залп в пять раз тяжелее. А потом без резни или починки мы отведем ее в ближайший порт, после чего отправимся в Лиссабон. Туда мы, похоже, сильно опоздаем в любом случае, после такой погони.

— Нет сомнений, — ответил Пуллингс, — что шансов потерять ее ночью немного — луна почти полная, а ветер мы выиграли, и больше из этого не выжать. Но я только подумал, что если мы ее не одернем каким-нибудь образом, то с таким темпом мы очень нескоро продемонстрируем свой бортовой залп. К этому времени пройдем почти все Ирландское море, а лавировать против зюйд-веста у Галловея — утомительное занятие.

Они обсудили разные возможности, а потом, после паузы, Джек поинтересовался:

— А где же доктор?

— Думаю, ушел на корму несколько минут назад, — ответил Пуллингс. — Как же стемнело!

Мэтьюрин действительно ушел на корму, спустившись в орлоп. Там он сидел на трехногом табурете рядом с медицинским ящиком, уставившись на свечу в прихваченном фонаре. Здесь лучше, чем где-либо еще на корабле можно было оказаться в одиночестве и в тишине. Хотя голос корабля и возбужденный рев моря эхом отдавались в общем смешении звуков, этот беспрестанный шум можно было со временем отделить и забыть про него, в отличие от хаотичных выкриков и команд, топота и грохота, которые ворвались бы в мысли, останься он в каюте.

Стивен давно уже согласился с тем, что Гоф сейчас ничего важного собой не представляет. С учетом катастрофического исхода всех попыток французов высадиться, крайне маловероятно, что они попробуют еще раз, какие бы обещания Гоф с собой не вез. Потеря Гофа не ослабит сколь-нибудь заметно машину Бонапарта. Но хотя Мэтьюрин мог воспринимать (и принимал) это за аксиому, на его решимость не иметь отношения к аресту Гофа это никак не влияло. Его разум некоторое время прокручивал возможные варианты выхода из положения.

Но пока что придумал он немногое. Мысли крутились и крутились, но их движение, хотя и энергичное, оказалось бесплодным. Некто великий изрек: «Мысль подобна вспышке между двумя темными ночами». У Стивена сейчас ночи слились в беспрерывный мрак, не освещаемый никакими проблесками. Листья коки, которые он жевал, избавляли от чувства голода и усталости, сообщали некоторую степень эйфории и давали возможность почувствовать себя сообразительнее и даже остроумнее. Аппетита у Стивена точно не было, и физически он не устал, а в отношении остального он мог бы с тем же успехом съесть сено.

Есть, конечно, магнит Пратта. В присутствии магнита корабельный компас отклонится от севера, и рулевого удастся ввести в заблуждение. Корабль собьется с правильного курса. Но как сильно отклонится компас, и как близко нужно поднести магнит? Об этих вещах он ничего не знал. Не знал и местоположения корабля, кроме того, что они в Ирландском море. А в таком неведении не составишь мнения об опасности завести корабль и друзей на какой-нибудь скалистый берег.

Он положил инструмент в карман и отправился на квартердек, остановившись, чтобы повесить фонарь на крюк над койкой. Хотя сияние из сходного люка должно было бы предупредить доктора, его все равно поразило великолепие лунной ночи. Цвета несколько отличались, а в остальном на палубе почти что царил день. Несомненно, можно узнать четверых матросов у штурвала — Дэвиса и Симмса, старых «сюрпризовцев», и Фишера с Гарви из Шелмерстона или рулевого старшину — старого Нива.