чаше. Однажды, очнувшись, я услышала, как родители тихо переговариваются в дверях.

– Она что, может умереть?

Это мать сказала. Тело мое оцепенело, вздох замер в груди – я ждала ответа, вытаращив глаза и изо всех сил напрягая слух.

– Мы принесли жертвы богам. – Голос целительницы заставил меня вздрогнуть. – Остается только ждать.

Отец заговорил отчетливо и не думал мямлить себе под нос.

– Они уберегут ее. Беспокоиться не о чем.

Я выдохнула, ободренная уверенностью, прозвучавшей в его веских словах. От материнской же назойливой скороговорки лишь голова сильней разболелась. Я зашевелилась под одеялами – горло совсем пересохло, казалось, слипнется того и гляди.

Заметив мое слабое движение, бдительная мать мигом оказалась у постели. Одна рука скользнула мне под голову, приподняла ее, другая поднесла питье к моим губам. Вода, на этот раз просто вода, чистая, прозрачная, вкусная. Я с удовольствием отпила немного. Отец тем временем ушел. А мне уже хотелось опять заснуть, но страшно было после материнских слов. Вдруг я умру во сне?

Мать прикоснулась к моему лицу, пригладила мне волосы, ласково и бережно уложила меня на мягкие подушки. Я еще цеплялась за отцовские слова, но сон уже затягивал.

Помню ясное утро, блестящую от солнечного света, льющегося в окно, длинную дубовую столешницу. Мать уговаривает меня поесть. Но я, поджав губы, мотаю головой, отталкиваю чашу, и та грохочет по столу. А потом со звоном разбивается об пол, и мать глядит на осколки, рассыпанные по каменным плитам. Хочет вроде рассердиться, но в конце концов смеется и целует меня в лоб.

– Далеко отбросила – видно, силы к тебе возвращаются, – только и говорит она, а потом, кликнув рабыню, приказывает все убрать.

А вот самое счастливое воспоминание: мы с отцом во дворе, он берет меня на руки. Я восхищенно разглядываю золотую застежку у него на плече, что скрепляет края тончайшего шерстяного плаща пурпурного цвета, – как сверкает она на солнце! В середину врезан драгоценный камешек, а рядом высечены два крошечных воина, вступивших в поединок.

Еще у отца была пара бронзовых ножей, которыми я часто любовалась. С узорами из золота и серебра на клинках. Один украшали фигуры морских существ, их блестящие щупальца петляли по лезвию. На другом, моем любимом, изображалась охота на львов. Я поглаживала пальцем маленькие копья, сияющие золотом, серебряные щиты, оскаленную морду зверя. А отец, замечая мое любопытство, одобрительно смеялся.

Однажды вечером мне не спалось. Где-то в дальних покоях дворца спорили родители, потом мать выбежала вон из комнаты. Одно только слово я услышала отчетливо: Елена.

7. Кассандра

Быть в Трое белой вороной я привыкла. Но каково приходится отверженным, до сего дня не знала. Другие жрицы сначала жалели помешанную, однако вскоре мои бредни о встрече с самим Аполлоном им надоели. Они уже кривились, глядя на меня, сочувствие в их глазах иссякало. Сменяясь недоверием, досадой и, наконец, ледяным равнодушием. Наверное, они думали, что я хочу привлечь внимание, потому и лгу, и устали меня слушать.

А тогда уж повели, взлохмаченную, во дворец.

– Кто это сделал? – спросил Приам. – Что с ней случилось?

Встревожившись, он готов был сию минуту послать стражей в погоню за злодеем, кем бы тот ни был. Я представила себе нелепую картину – войско Приама берет приступом Олимп – и разразилась хохотом.

– Она не в себе, – сказала Гекуба, заламывая руки. – Уложите ее в постель, кликните лекаря.

Вовсе не желая уходить, я оттолкнула женщин, уже заботливо бравших меня под руки.

– Мне явился Аполлон.

Я старалась изо всех сил держаться прямо, хоть ноги и подкашивались. Среди женщин пробежал взволнованный ропот с ноткой раздражения: сколько можно повторять эту бессмыслицу!

– Правда. Явился мне в храме. Он был там.

Я понимала, что кажусь умалишенной, но язык никак не хотел выражаться убедительней. Рассказ мой казался нелепым и невероятным даже мне самой, но чем больше я пыталась сделать истину правдоподобней, тем несуразнее она звучала.

– Он поцеловал меня. А потом…

Едва не задохнувшись, мать с застывшим лицом уставилась на меня.

– Он передал мне свой дар. И я столько всего сразу увидела!

– Чего же именно? – спросил Приам.

– Точно… не знаю. Все было как в тумане, неотчетливо.

Отец уже отводил глаза.

– Может, провидец растолкует, что тут к чему? – с сомнением обратился он к матери, но та покачала головой.

– Бог не приходит вот так. Он по-другому с нами общается. И нечего тут провидцу растолковывать. Будь это сон, тогда еще ладно, но тут ведь просто… просто выдумки. Говорить такое – значит оскорблять Аполлона. Он и на нас может разгневаться, выслушивающих подобное.

В груди моей разгоралась паника.

– К тебе он приходит во снах, а мне явился по-другому – разве не может такого быть? – воскликнула я.

– Нет! – Она резко вскочила. – Молчи, не повторяй! – Потом расправила подол, глубоко вдохнула и на мгновение закрыла глаза, призывая невозмутимость обратно. – Я уже говорила тебе, Кассандра: это не подарок. Я служу богу. Да, порой он делает меня вместилищем своих посланий, дабы провидец мог истолковать их и понять, о чем Аполлон хочет нас известить, но я в жизни не посмею утверждать, что бог сам пришел ко мне, что мне показался.

Ответ застрял у меня в горле. Почем знать, отчего он показался мне, а не ей? Я оглядела одно за другим недоверчивые лица собравшихся и вновь повернулась к родителям. С болью прочла в их глазах смешанное с любовью разочарование. А еще сильнейшее желание, чтобы я ушла и оставила эти безумные выдумки при себе. Больше я не сопротивлялась, доверилась заботам окружающих и лекарям, призванным, дабы меня успокоить, излечить овладевшее мной, как все считали, безумие. И, лежа в покойной тьме своей спальни, гадала, притупятся ли воспоминания, станут ли зыбкими, померкнут ли от зелий из трав, которыми меня напичкали, сумбурные видения.

Нет, этого не случилось. Я знала тверже всего на свете, что Аполлон приходил в тот день. Схватил меня бессмертною рукой. Ядовитой слюной обжег мне рот. Память об этом вошла в мою кровь, прикосновение Аполлона клеймом отпечаталось на теле, видения, доставшиеся мне от него, вспыхивали и гасли, переплетались, стремясь одержать друг над другом верх и никак не складываясь в четкую картину. Но из любви к обеспокоенным родителям я старалась заглушить воспоминания, придержать язык, остановить поток непрошеных пророчеств, никому не нужных и послуживших бы в лучшем случае доказательством моего безумия, а в худшем – непочтительности к богу.

Но видения по-настоящему яркие будто отверзали в