приморских камней, ведь корабль их я завидела на горизонте от берега и поплелась, пав духом и обессилев, в город их встречать. Мои покусанные, обломанные ногти иззубрились, кожа вокруг них облупилась. Трогать такими пальцами столь изысканную ткань казалось святотатственным, однако я все равно протянула руку и сорвала покрывало с ее лица. Все, разумеется, ахнули от ужаса. Но мне нужно было на нее посмотреть.

Другая отпрянула бы, а то и закричала. Но не Елена. Мне еще предстояло узнать, что помимо нечеловеческой красоты эта женщина и выдержкой обладала непревзойденной. Она бесстрашно смотрела на меня, а я на нее.

В глаза эти, как будто стеклянные. Ждала раскатов надвигающихся разрушений, а видела лишь ореховый блеск в бахроме густых ресниц. Где-то позади выходила из себя моя мать, но Елена оставалась невозмутимой, омывая и меня безмятежностью. Выпорхнув из моих пальцев, покрывало опустилось в придорожную пыль.

Прервав это долгое мгновение, Парис взял Елену за руку и повел в обход меня к истерзанным тревогой, судя по их лицам, Приаму и Гекубе. Как им теперь быть? Если и вернуть Елену мужу, оскорбление уже нанесено. Даже беззаботно-очаровательный Парис, так складно сыпавший оправданиями – видно, речь свою хорошо разучил, – не мог прекратить их мучений, победить их страхов.

Но слова его были сейчас безразличны, как и действия остальных. Предчувствие непоправимого не навалилось при виде лица Елены. Я ожидала сокрушительного приступа, который откроет мне ярчайшие, кровавые подробности бури, уже надвигающейся на нас из-за моего самолюбивого, заносчивого братца, но не дождалась. И испытала короткий прилив горячечной радости: может, предощущение всеобщего конца все же ошибочно и никакой беды не будет?

А потом меня осенило. Я ничего не разглядела в глазах Елены, потому что все знала и так. Мы все знали уже много лет, с той самой ночи, когда мать увидела сон. Вспыхнет пожар и сметет наш город. Троя падет. Скажи я теперь об этом вслух, никто не поверил бы, но в глубине души все несомненно знали правду.

8. Электра

Во дворце царила суматоха. Отец отсутствовал несколько недель – изъездил Грецию вдоль и поперек. А когда вернулся – все пришло в движение: он беспрерывно принимал гостей, привлекал к себе кого только мог. Я спросила у матери, отчего в наш тронный зал без конца заходят строем чужаки, а отец потом стоит среди них с сияющим лицом и что-то объясняет, перстом пронзая воздух, но та лишь покачала головой. Мне сестры объяснили.

– Это все из-за Елены, – пробормотала Хрисофемида, выводя меня из комнаты. – Ее увезли в Трою, а они вернуть обратно хотят. Наверное, будет война.

Какое страшное слово! Отец, похоже, не сомневался в успехе, смеялся, обнимал за плечо мужчин, наводнивших наш дворец, будто речь шла о большом приключении. А я еще не оправилась от недуга. И хотела вновь укрыться в покоях, где столько проболела, от этого мира, перевернувшегося вверх дном. На глаза навернулись слезы.

– Не плачь, Электра, – велела Ифигения. – Незачем отцу видеть, что ты огорчена.

Веселость и решительность отца, однако, вселяли в меня мужество. Однажды рано утром я наблюдала со двора, как отряды гостей с ним во главе устремляются по равнине к лесу, а впереди несется свора собак – и те и другие ликовали, предвкушая охоту. На закате они возвратились, я выбежала навстречу. Отец шагал впереди остальных, сияющий, довольный. Взъерошил мне волосы, проходя мимо, а возбужденный пес, бежавший за ним по пятам, подскочив, опустил тяжелые лапы мне на плечи, жарко дохнул в лицо. Я почувствовала, что отец следит: испугаюсь или нет? И рассмеялась.

– Вся в меня! – сказал он, и от похвалы этой я согрелась до глубины души.

А когда пес опустил лапы, даже, осмелев, потянулась погладить его. Он был почти с меня ростом, но склонил голову, и я провела ладонью по густой, темной шерсти. Гордая собственной смелостью.

– За мной, Мефепон, – велел отец, и пес послушно затрусил следом.

Когда мужчины проходили мимо, направляясь во дворец пировать, один из них поздравил отца с удачной охотой, а тот ответил:

– Нынче я был не хуже самой Артемиды.

И там, на ступенях у входа во дворец, когда сгущались сумерки, а по ветру носился аромат жасмина, я преисполнилась восхищением и благоговейно обмерла: какой же мой отец важный человек!

А тем временем приготовления к его отъезду продолжались. Я старалась улыбаться, храбрилась ради отца. Молила богов принести ему скорую победу. Повстречав меня однажды с охапкой полевых цветов, собранных в садах, мать спросила, зачем они мне, а я сказала: отнесу на алтарь Афины, богини войны.

Она опустилась на колени, взяла меня за подбородок.

– За отца не волнуйся. Он вернется домой цел и невредим.

Мать улыбалась, ласковые глаза ее поблескивали, волосы переливались на солнце. Все говорили о красоте ее сестры, но я не могла поверить, что есть на свете кто-то прекраснее матери.

– Пойду с тобой, – сказала она, и я вложила ладонь в ее руку.

И вот настал день провожать отца в Авлиду – сестры мои плакали, но я решила твердо, что не буду. Он поцеловал их, а наклонившись и меня поцеловать в лоб, шепнул:

– Вот, – и передал мне под плащом, чтобы никто не видел, нож со львом на рукояти. – Возьми себе, но только спрячь хорошенько.

Я крепко прижала отцовский подарок к бедру: как бы мать не увидела да не отняла! Она, конечно, решит, что это опасно, и не позволит мне оставить нож у себя. Но мать на меня не смотрела, а глаз не сводила с возглавлявшего шествие отца, сама на себя не похожая, с застывшим, натянутым лицом. Мефепон завыл вслед хозяину, но я погладила его по шерстистой холке, и пес ткнулся носом мне в руку, будто почуяв и мою нужду в утешении.

Отец сказал когда-то, объясняя смысл моего имени: “Ты у нас как огонек”. Я это запомнила и теперь старалась сиять для него изо всех сил. Надеясь, что на войне он будет вспоминать мое яркое лицо и стремиться домой как можно скорее.

9. Клитемнестра

– Мама! – окликнула она нерешительно, робко.

Я подняла голову, щурясь от солнца и почти ожидая увидеть Электру, но между двух колонн, как в раме, стояла Ифигения. Голос старшей дочери прозвенел совсем по-детски, будто принадлежал ее младшей сестренке. В пальцах одной руки Ифигения крутила тонкую золотую цепочку ожерелья, другой ухватилась за гладкий каменный бок колонны, словно не могла устоять без