— Ну и как, поговорила?

— Ни слова не дал сказать. Вон, товарищ сержант слышал.

Товарищ сержант прикурил новую сигарету.

— Зря ты его, доктор, в дурдом не свез. Мы б с ним в следующий раз не церемонились.

— Черт его знает, может, и зря… дай-ка и мне одну… думаешь, будет следующий раз?

— Да, как два пальца!

— Знаешь, такие вещи даром не проходят, это все равно что Провидение искушать. Выберет другого напарника, а у того, скажем, зуб на него чуть ли не с детства — полюбуется на конвульсии и уйдет, насвистывая: а повиси-ка, брат, подольше!

— Слушай, — Тит обратился ко мне, — а это не с то бой мы прошлой осенью синюшника констатировали? Тоже на ремешке вешался, попугай.

Было такое.

— А-а, помню-помню. Он еще на ремень ваты навертел и бинтом обернул, чтоб не давило. А вешался стоя: просто подогнул ноги, типа, если что — встану об ратно.

— И что?

— Не встал, Кать. Осиротел город.

Появился спасаемый.

— Слушайте, я еще на входе хотел спросить: а что здесь на полу написано?

— Сюда на носилках, отсюда в гробу!

— Ха! — В голосе клиента проскальзывало недоверие.

— Как дела? Горлышко не болит?

— Ничего не нашли. Отпустили.

— Ну, еще бы! Готовился, наверное, в Сеть лазал, да?

Он уже держался свободно, с наглинкой.

— Зря иронизируете. Вам, как доктору, это было бы познавательно, особенно про отравления: все расписано — и дозы, и комбинации… Рекомендую.

Господи, как же она с таким жить-то могла? Веня хотел было что-то сказать, но опередил Тит:

— Ну, ты мудак! — Его вдруг конкретно прорвало. — Ну ты, бля, чмо! Вали отсюда, чтоб я тебя здесь не видел!

Спорить с представителем власти молодой человек не хотел. Он повернулся к Кате:

— Пойдем? — и потом к нам: — Вы нас не подвезете?

— Нас?

— Да. Ко мне, на Руставели, я заплачу.

ОН ЕЕ ДАЖЕ НЕ СПРАШИВАЕТ!!! От стыда и унижения Катя заплакала.

— Божья роса — да, чувак?

— Не понял.

— Пешком дойдешь.

Мы вышли.

— Слышь, сержант, сядь в кабину. Вова, давай туда же, а потом в отдел, ладно? — Веня достал мобильник. — Говори номер, Кать.

— Зачем?

— Говори, говорю.

— Восемь-девять-один-один, семь-семь-два, два-один-восемь-два…

— Алло, Саша? Северов, со скорой. Катя с нами, мы едем, минут через пять будем…

— Да зачем, не надо. Я сама…

— Все в порядке… Да… Встречайте…

— Ф-ф-фу-ты, ё! Сколько время? — Без пятнадцати три. Шесть часов продержаться… Остановились. Бирюк заглянул в салон. — Идите, смотрите — тело лежит. — Да твою ж мать!

Пьянец.

— Цел?

— Цел. Спит, сволочь. Может, вытрезвон вызовем?

— Ага, сейчас — помчались они к нам среди ночи, в рукава не попадая. Давай его лучше в подъезд затащим? К батарее прислоним, чтоб не замерз, а поутру сам уйдет.

— Слушай, ну его на хер! — Это уже Тит вступил. — Мало ли, помрет он там, и нам в восемь утра труп подкинут — в самую пересменку.

— Блин!

— Ну, чё ты? Ты ж понимаешь…

Северов помолчал, решая.

— Ладно, «после судорог» ему нарисуем и в Солидарь скинем.

Они закинули алкаша на пол, тот даже не рыпнулся.

— У-у-у, паскуда — поубывав бы! Двигаем, Вов…

Утром все были слегка не в себе. Начальство отсутствовало — суббота, и на столе стояли банки с джин-тоником. Корзина в углу была заполнена ими доверху, но это не спасало ее от могучих баскетбольных бросков. Жестянки летели по навесной траектории, как снаряды из гаубицы, и со звоном приземлялись на вершине внушительной пирамиды, разваливая без того шаткое сооружение. — Три очка. В яблочко! — Дай я. Бросок, полет, гpoxoт. — Мазила! — Ладно-ладно — где ты сидишь и где я. Сравнил. Появился Северов, уже собранный. — О! Ты, я вижу, времени не теряешь. Поправишься? — Не. Домой, спать! — Когда в следующий раз?

— Через три дня. — Не надрываешься. — Так молодость же уходит. Буэна вентура, амигос!

Я тронула его за плечо:

— Привет. Выходишь?

Северов вытащил из ушей лапки наушников.

— Что слушаешь?

— Ю-Би сорок. Самое то после суток.

Двери открылись. Он вышел первым и подал мне руку.

— Тебе куда?

— Прямо.

— Пойдем кофе выпьем.

— Денег нет. Аллес гемахт.

— Я угощаю.

— Не хочу.

— Пойдем.

Он внимательно посмотрел на меня:

— Что, так серьезно?

Я кивнула.

— Тогда пошли ко мне. Позавтракаем, как люди. Не торопишься?

— Нет.

Мы шли по наледи, скользя и взметая фонтанчики талой воды. Он оттопырил локоть, и я взяла его под руку. На душе было хорошо и спокойно. Мы молчали.

— Чудно, правда?

— Угу.

— Возьмем что-нибудь?

— Не надо, все есть. Ты творог любишь?

— Люблю.

Разбрызгивая грязь, пролетали маршрутки. Мы выжидали. На лицо оседала противная влага.

— О, «окно». Бежим?

В подъезде было тепло и сухо. Когда мы зашли, под лестницей завозилось и из-под нее выползли две собаки.

Одна рыжая и суетливая, другая угольно-черная, мрачная, непрошибаемая. Рыжая егозила, черный же молча ткнулся Вене в ладонь и вопросительно посмотрел вверх. Северов вытащил пакет с обрезью и разделил между ними. Псы зачавкали.

— Твои?

— Общие. Это — Базука, а этот, черный. Маузер.

— Давно они тут?

— Года два где-то. Зимой появились, щенками. Холодно было, жалко. Домой, правда, никто не взял, а так — пустили. Половики постелили, миски поставили. Как подросли, ошейники им купили.

— А кормит кто?

— По очереди.

Мы поднимались. Стены закатаны светло-зеленым, потолок — свежей известкой, а огромные, до потолка, рамы выкрашены белой краской. Лампы закрыты плафонами, перила — гладкими деревянными планками.

— Только цветов не хватает.