Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну и как, поговорила?
— Ни слова не дал сказать. Вон, товарищ сержант слышал.
Товарищ сержант прикурил новую сигарету.
— Зря ты его, доктор, в дурдом не свез. Мы б с ним в следующий раз не церемонились.
— Черт его знает, может, и зря… дай-ка и мне одну… думаешь, будет следующий раз?
— Да, как два пальца!
— Знаешь, такие вещи даром не проходят, это все равно что Провидение искушать. Выберет другого напарника, а у того, скажем, зуб на него чуть ли не с детства — полюбуется на конвульсии и уйдет, насвистывая: а повиси-ка, брат, подольше!
— Слушай, — Тит обратился ко мне, — а это не с то бой мы прошлой осенью синюшника констатировали? Тоже на ремешке вешался, попугай.
Было такое.
— А-а, помню-помню. Он еще на ремень ваты навертел и бинтом обернул, чтоб не давило. А вешался стоя: просто подогнул ноги, типа, если что — встану об ратно.
— И что?
— Не встал, Кать. Осиротел город.
Появился спасаемый.
— Слушайте, я еще на входе хотел спросить: а что здесь на полу написано?
— Сюда на носилках, отсюда в гробу!
— Ха! — В голосе клиента проскальзывало недоверие.
— Как дела? Горлышко не болит?
— Ничего не нашли. Отпустили.
— Ну, еще бы! Готовился, наверное, в Сеть лазал, да?
Он уже держался свободно, с наглинкой.
— Зря иронизируете. Вам, как доктору, это было бы познавательно, особенно про отравления: все расписано — и дозы, и комбинации… Рекомендую.
Господи, как же она с таким жить-то могла? Веня хотел было что-то сказать, но опередил Тит:
— Ну, ты мудак! — Его вдруг конкретно прорвало. — Ну ты, бля, чмо! Вали отсюда, чтоб я тебя здесь не видел!
Спорить с представителем власти молодой человек не хотел. Он повернулся к Кате:
— Пойдем? — и потом к нам: — Вы нас не подвезете?
— Нас?
— Да. Ко мне, на Руставели, я заплачу.
ОН ЕЕ ДАЖЕ НЕ СПРАШИВАЕТ!!! От стыда и унижения Катя заплакала.
— Божья роса — да, чувак?
— Не понял.
— Пешком дойдешь.
Мы вышли.
— Слышь, сержант, сядь в кабину. Вова, давай туда же, а потом в отдел, ладно? — Веня достал мобильник. — Говори номер, Кать.
— Зачем?
— Говори, говорю.
— Восемь-девять-один-один, семь-семь-два, два-один-восемь-два…
— Алло, Саша? Северов, со скорой. Катя с нами, мы едем, минут через пять будем…
— Да зачем, не надо. Я сама…
— Все в порядке… Да… Встречайте…
— Ф-ф-фу-ты, ё! Сколько время? — Без пятнадцати три. Шесть часов продержаться… Остановились. Бирюк заглянул в салон. — Идите, смотрите — тело лежит. — Да твою ж мать!
Пьянец.
— Цел?
— Цел. Спит, сволочь. Может, вытрезвон вызовем?
— Ага, сейчас — помчались они к нам среди ночи, в рукава не попадая. Давай его лучше в подъезд затащим? К батарее прислоним, чтоб не замерз, а поутру сам уйдет.
— Слушай, ну его на хер! — Это уже Тит вступил. — Мало ли, помрет он там, и нам в восемь утра труп подкинут — в самую пересменку.
— Блин!
— Ну, чё ты? Ты ж понимаешь…
Северов помолчал, решая.
— Ладно, «после судорог» ему нарисуем и в Солидарь скинем.
Они закинули алкаша на пол, тот даже не рыпнулся.
— У-у-у, паскуда — поубывав бы! Двигаем, Вов…
Утром все были слегка не в себе. Начальство отсутствовало — суббота, и на столе стояли банки с джин-тоником. Корзина в углу была заполнена ими доверху, но это не спасало ее от могучих баскетбольных бросков. Жестянки летели по навесной траектории, как снаряды из гаубицы, и со звоном приземлялись на вершине внушительной пирамиды, разваливая без того шаткое сооружение. — Три очка. В яблочко! — Дай я. Бросок, полет, гpoxoт. — Мазила! — Ладно-ладно — где ты сидишь и где я. Сравнил. Появился Северов, уже собранный. — О! Ты, я вижу, времени не теряешь. Поправишься? — Не. Домой, спать! — Когда в следующий раз?
— Через три дня. — Не надрываешься. — Так молодость же уходит. Буэна вентура, амигос!
Я тронула его за плечо:
— Привет. Выходишь?
Северов вытащил из ушей лапки наушников.
— Что слушаешь?
— Ю-Би сорок. Самое то после суток.
Двери открылись. Он вышел первым и подал мне руку.
— Тебе куда?
— Прямо.
— Пойдем кофе выпьем.
— Денег нет. Аллес гемахт.
— Я угощаю.
— Не хочу.
— Пойдем.
Он внимательно посмотрел на меня:
— Что, так серьезно?
Я кивнула.
— Тогда пошли ко мне. Позавтракаем, как люди. Не торопишься?
— Нет.
Мы шли по наледи, скользя и взметая фонтанчики талой воды. Он оттопырил локоть, и я взяла его под руку. На душе было хорошо и спокойно. Мы молчали.
— Чудно, правда?
— Угу.
— Возьмем что-нибудь?
— Не надо, все есть. Ты творог любишь?
— Люблю.
Разбрызгивая грязь, пролетали маршрутки. Мы выжидали. На лицо оседала противная влага.
— О, «окно». Бежим?
В подъезде было тепло и сухо. Когда мы зашли, под лестницей завозилось и из-под нее выползли две собаки.
Одна рыжая и суетливая, другая угольно-черная, мрачная, непрошибаемая. Рыжая егозила, черный же молча ткнулся Вене в ладонь и вопросительно посмотрел вверх. Северов вытащил пакет с обрезью и разделил между ними. Псы зачавкали.
— Твои?
— Общие. Это — Базука, а этот, черный. Маузер.
— Давно они тут?
— Года два где-то. Зимой появились, щенками. Холодно было, жалко. Домой, правда, никто не взял, а так — пустили. Половики постелили, миски поставили. Как подросли, ошейники им купили.
— А кормит кто?
— По очереди.
Мы поднимались. Стены закатаны светло-зеленым, потолок — свежей известкой, а огромные, до потолка, рамы выкрашены белой краской. Лампы закрыты плафонами, перила — гладкими деревянными планками.
— Только цветов не хватает.