завоеванном нашей нацией мире, то покорить его до конца можно лишь влиянием немецкой культуры, ее насаждением в массы тех, кому мы разрешим остаться на этих землях. На остальных нам чихать.

Сосновский улыбнулся идиотской пьяной улыбкой, но внутренне насторожился. Тема, а главное, слова были близки к словам пароля, который должен произнести резидент. «Ничего себе! Уж не Цигглер ли резидент нашей разведки в Праге? Однако! И он меня прощупывает? Но как он мог вообще догадаться, что я прибыл сюда в составе разведгруппы и ищу с ним контакт? Всевидящий? Таких не бывает. Элементарная логика? Возможно. Кем должен быть разведчик в стане врага? Или серой неприметной мышкой, или душой компании, заметным специалистом, центром внимания и симпатий? Человек из Берлина вполне годится для такой роли. Но встреча завтра. С кем же она состоится?»

Распрощавшись с медиками, Сосновский на всякий случай отправился в четвертый по счету ресторан. Если, не дай бог, за ним ведется наблюдение, то пусть все будет правдоподобно. Нельзя резко выходить из образа. Гулять так гулять!

По пути ему повезло познакомиться с тремя летчиками-лейтенантами, основательно пьяными. Сосновский сразу решил подружиться с ними. Уж эти-то точно не заметят, что пить он больше не может и только делает вид.

Кутеж для него закончился в два часа ночи. После этого Сосновский кое-как добрался до своей квартиры, которую снял в городе, и улегся в ванну с холодной водой. Основательно замерзнув, он стакан за стаканом пил горячий чай с лимоном, трезвея и попутно анализируя прошедший вечер. Ему еще нужно было поспать, чтобы в одиннадцать часов очутиться возле католического костела.

Утро встретило Сосновского пасмурным небом, источавшим мелкий, вызывающий приступы озноба дождь. Головная боль после вчерашней попойки делала окружающий мир еще более тоскливым. Проделав энергичные гимнастические упражнения, приняв контрастный душ, Михаил почувствовал себя несколько лучше. Обдумывая сегодняшнюю встречу с резидентом, он старательно варил себе кофе на горячем песке по турецкому рецепту. Это помогало отвлечься от физического состояния, давало возможность думать холодно и рационально.

То, что местом встречи выбран костел, очевидно, оправданно. Хороший обзор, трудно следить, потому что слежка будет заметна. Ну и в католическом костеле немцу-лютеранину можно и не молиться. Например, зайти просто полюбоваться убранством храма. Кстати, там рядом есть прекрасный парк и пруд, где можно покормить уток. Прогулка по парку –  это так естественно после попойки. И почему бы не заглянуть туда по пути в храм? Так, от нечего делать поглазеть. Вот и возможность сначала побродить вокруг и оценить обстановку, убедиться, что опасности нет.

Состояние сонливости прошло, как только Сосновский вышел на улицу. Он был собран и внимателен. Голова работала четко и быстро. Взгляд машинально фиксировал все происходящее на улице. Два военных грузовика в начале квартала, но солдат не видно. Хлебный магазин в доме напротив закрыт. Почему? И нет возле него очереди. Значит, не откроется сегодня. Отсюда не видно, но на двери какое-то объявление на листке бумаги. Необычно, но пока прямого подтверждения опасности нет. Так за людьми не следят. Если кто-то и пытался бы таким оригинальным способом скрыть слежку, то просто бы испугал объект наблюдения, заставил бы его насторожиться. Пока других способов, кроме как незаметно вести наблюдение, еще не придумали.

Он шел по улице вальяжной походкой самоуверенного немецкого майора, вышагивающего по столице оккупированной страны, у которой теперь нет названия, нет народа и нет правительства. Формально оно, конечно, есть –  так называемое правительство в изгнании, сидящее в Англии и сочиняющее указания патриотам под неусыпным надзором британской разведки.

Очевидное ранение делало Сосновского героем в глазах тех, кто искренне предан нацистскому режиму, а самодовольная улыбка с легким налетом брезгливости заставляла прохожих сторониться, уступать дорогу немецкому офицеру. Большой необходимости носить руку на перевязи не было –  рана почти зажила. Но привычки разведчика неистребимы. Пусть на всякий случай все думают, что такая необходимость есть, пусть видят, что ранение серьезное и рука еще плохо работает. Кранц вчера с явной иронией смотрела на эту перевязь. Она-то знала, что рана давно зажила.

Привычно проверяясь, Сосновский проследовал мимо католического собора, вернулся и остановился напротив входа, чтобы закурить. Через открытые двери было видно, что внутри находятся человек восемь прихожан, в основном пожилые женщины и мужчины. Михаил направился в парк, прошелся по двум параллельным аллеям, чтобы осмотреться вокруг, постоял у пруда, где две женщины с детьми кормили уток хлебом. На наручные часы смотреть нельзя, чтобы никто не подумал, что немецкий офицер следит за временем. Но его внутренние часы подсказывали, что до встречи с резидентом у Сосновского осталось минут пятнадцать.

Повернув в сторону костела, Михаил пошел быстрее. Если кто-то сейчас следит за ним пешим порядком, то он должен проявить себя, тоже ускорив шаг. Выйдя к небольшой площади перед костелом, Сосновский свернул налево, но потом как будто передумал, обернулся и посмотрел на католический храм. Он пошел к костелу не спеша, изображая задумчивость, делая вид, что внимательно рассматривает фасад, витражи на окнах.

Сосновский вошел через высокие открытые двери в большой зал, из вежливости снял фуражку, сунул ее под раненую руку и прижал локтем. Пригладив волосы, он прошел вдоль лавок и остановился у стены. Тонко и мелодично пел детский хор, это было очень красиво. С десяток человек сидели на лавках с молитвенниками в руках, читали.

Очень трудно было не заслушаться красотой хора.

Сосновский старался держать в поле зрения окружающее пространство, но, несмотря на это, все же пропустил появление в костеле женщины в небольшой шляпке с черной вуалью, закрывающей верхнюю часть лица.

Хор на мгновение замолчал, и тут же рядом раздался неприятный женский голос, который был Сосновскому хорошо знаком:

– Господин майор любит церковные песнопения? –  спросила фрейлен Кранц.

Сосновский обернулся. Под вуалью можно было разглядеть глаза женщины, которые смотрели испытующе, с какой-то неуловимой иронией. «Вот только ее тут не хватало, –  с досадой подумал Михаил. –  Надо как-то от нее отвязаться. Еще лучше уйти, но тогда сорвется сегодняшняя встреча. А следующая, контрольная, назначена на послезавтра. А это целых два потерянных дня. Пристрелить бы эту… прямо здесь», –  пришла в голову дерзкая, но такая приятная мысль.

– Одно время в Берлине я дружил с девушкой, и она была хоровым дирижером, –  начал красиво врать Сосновский. –  Меня всегда удивляло, как несколько голосов могут создавать такую красоту. Удивляет и восхищает даже не само исполнение, а роль дирижера, который слышит все это прежде всего внутри себя.

«Сейчас ей надоест мой треп, и она уйдет, –  со злорадством