Неожиданно, к огромному удивлению разведчиков, старичок ответил по-русски, хотя и с заметным акцентом:

– Ну, так я и знал. Вижу, что русские! Видать, не ошибся я в вас, ребятки.

– Вот это фокус! –  присвистнул Буторин. –  Ну-ка, дедок, говори правду, не доводи до греха!

– Ишь, скорый какой, –  усмехнулся дед. –  Старого человека пугать, что решетом воду черпать. Это тебе, молодец, бояться надо. Ты вон уже седой весь, хотя годков тебе намного меньше, чем мне.

Буторин пригладил седой ежик на голове и вопросительно посмотрел на Шелестова. Может, пора заканчивать эти ненужные разговоры. Под удар поставлена операция, раз старик разглядел в них русских. Кто знает, на кого он там работает. Но все же это была, хоть и призрачная, возможность войти с кем-то в контакт. Кто его поймет, этого старичка. А вдруг он знает людей, которые могут рассказать о русских местным патриотам? А те заинтересуются.

Шелестов принял решение.

– Ты откуда русский язык знаешь, дед? –  спросил он решительно.

– Так я же русский. Только осел в этих местах со времен незапамятных. Еще в Германскую. Тут русских хватает. Есть и такие, кто по-русски говорит и понимает. Мы же народы-братья, хоть и пытаются нас рассорить. Чехи, да и словаки к нашему брату относятся ровно, можно сказать, хорошо. Кто-то в нас надежду видит. А вот немцев тут много, эти уж точно по-доброму на нас смотреть не будут. Как своих дождались, так и возомнили, что и они здесь тоже высшая раса. А до войны все равны были, дружно жили.

– Ладно, старик, хватит темнить, –  перебил его Коган. –  Я так понимаю, нам поговорить надо. Есть тут тихое местечко, где можно посекретничать? Ну и в случае чего придушить гестаповского соглядатая. Без свидетелей!

– Есть такое место, –  заметно обрадовался старик. –  Там кого хочешь можно придушить и даже пристрелить, ежели тихо. Тут за рынком есть одна старая траттория. Туда не ходят зажиточные граждане, ни немецких, ни чешских офицеров не бывает. Туда заглядывают люди попроще, те, кто не любит, чтобы им задавали вопросы, кто не любит выделяться из толпы.

– Виктор, у тебя глаз наметанный. Проверь, –  приказал Шелестов.

Слежки Буторин так и не заметил, да и никак не походил старик на провокатора. Тут было что-то другое: его русский язык и то, как легко он определил бывших соотечественников. Нет, старик не враг, но он может по неопытности навести немцев на группу. Это более реальная опасность.

«Траттория» и «таверна» в Чехии частая замена названий ресторанов и кафе. Плотные, наполовину опущенные занавески на окнах пропускали мало света, из-за чего в помещении царил приятный спокойный полумрак. Посетителей было немного. Три пары, две группы по трое мужчин, которые ели как-то поспешно, озабоченно. Ничего подозрительного, настораживающего в глаза не бросилось.

Буторин обошел заведение со всех сторон, насколько позволяла застройка. Кафе занимало первый этаж небольшого двухэтажного жилого дома. Справа дом охватывал огороженный дощатым забором двор с подсобными помещениями, с другой стороны находился небольшой парк с прудом, дальше шли жилые дома. Вполне тихое место.

Он подал знак, и через несколько минут компания уселась за столиком в темном углу.

– Как звать-то тебя, отец? –  спросил Шелестов, дождавшись, пока принявший заказ официант отойдет.

– Павел меня зовут. И дома так звали, и здесь тоже. Только фамилию пришлось взять жинкину –  Павел Блача я теперь. С шестнадцатого года тут живу, как в плен попал в империалистическую. Хозяйство имею какое-никакое. А жинку схоронил. Теперь вот один маюсь. Потому и вас заприметил, как родным ветром от вас потянуло.

– Русских тут много? –  спросил Буторин. –  Есть, с которыми можно пообщаться, о доме повспоминать?

– Нет, таких тут нет, –  покачал старик головой. –  Есть, конечно, семьи с русскими корнями, но они тут живут еще с русско-турецкой войны, что была при царе Горохе. А то и раньше. В некоторых семьях дети уж и русского языка не понимают.

– Ну вот что, Павел. –  Шелестов понизил голос и наклонился ближе к собеседнику: –  Мы ищем одного русского. Он военнопленный, работал здесь под Прагой или в Праге на военном заводе, недавно бежал. Сейчас он у кого-то из местных прячется. Если ты все еще русский, если не забыл, что такое Родина, помоги нам.

– Помочь, значит, –  разглядывая свои руки, тихо сказал старик. –  А вы Гитлера победите? А то ведь вся Европа на него спину гнет. Вон, я слыхал, чешские танки лучше немецких даже. Как там на фронтах-то?

– Ты же русский, Павло! –  резко бросил Буторин, глядя на старика с прищуром. –  Кто и когда побеждал нас? Да вся история нашей страны –  история ее побед на полях сражений. Как можно не победить, когда страна стонет под пятой фашистского захватчика, когда родные жены, дети и старики зовут к возмездию. Когда русский воин не побеждал врага? Не было такого!

– Тихо, тихо, –  осадил товарища Шелестов.

– Да я тихо, –  буркнул Буторин. –  Вопросы он задает: победим, не победим. Нет, оставим страну на разграбление, а народ на уничтожение, руки опустим. Давненько, видать, ты, Павло, не бывал дома. Там такое за эти годы случилось! Там завод за заводом строится, поля колосятся, народ счастливо живет.

– Не был, это точно, –  опустил голову старик. –  Тут, вишь, все по-другому. Тут свою Родину любить, как у нас, не умеют. Ну, пришел враг, ну, напал на твою страну, и что? Приказало начальство сдаваться, и вся армия руки вверх, и правительство руки вверх. А они тут ходят как хозяева, а чехи в армию Протектората вступают, форму вражескую носят, своих же ловят и казнят. Ну, тех, кто против фашистов, значит. Такая вот у них любовь к Родине.

– Не только у них, –  покачал головой Коган, потягивая пиво. –  Так что, Павел Батькович, поможешь нам того человека, что с завода бежал, найти.

– А чего его искать-то? Видел я его, разговаривал с ним. Плох он, правда, воспаление легких у него. Да должен выкарабкаться, отпоили его отварами разными, уколов наделали на всю жизнь вперед.

– Где он, старик, рассказывай! –  обрадовался Шелестов.

– Ты это, командир, не спеши. Не могу я так вот слово нарушить, привести вас без спроса, куда не велено. Там ведь тоже дисциплина военная, они ведь под смертушкой ходят, как и вы. Поверить должны, прежде чем к себе пустить. Я словечко свое замолвлю, конечно, но решение принимать будут другие. Давай мы так поступим. Я к ихним командирам приду и поручусь за вас. Не должны отказать, с пониманием они, что без Красной Армии не совладать с германской махиной. Тяжко им.