— У меня есть серьезный разговор с вашим командиром. Мне известна одна большая тайна.

В штабной палатке блекло горел фонарь «летучая мышь». Поль рассказывал, а Белый переводил слово в слово:

— Я инженер-энергетик по образованию. Мoe сообщение имеет важное значение для вашего командования. Мы — союзники, а потому прошу вас передать в Москву мою информацию. — Поль остановился, попросил закурить. Размял сигарету и, не закурив, продолжал: — В районе Дембицы боши построили секретную пусковую площадку. Там испытывают новое оружие… Секретное оружие… Туда согнали тысячи пленных — русских, французов, итальянцев, бельгийцев. Весь район охраняют гестаповцы. Для пленных оттуда одна дорога — в могилу. Мне удалось бежать в грузовике с мертвецами. Но на свободе я был недолго, меня задержал каратель.

Михаил чиркнул зажигалкой. Поль прикурил, жадно затянулся.

— Из Дембицы к нам приезжали огромные автоцистерны. Уверен, они не с бензином. Одна застряла, и мы ее вытаскивали из песка. От нее несло удушливым, острым запахом. Я заметил; отверстие верхней крышки покрылось инеем. Думаю, что это высококонцентрированная перекись водорода для летающих торпед. Их запускают ночью. Они сразу уходят высоко в небо, а куда не знаю.

Сообщение Поля имело чрезвычайно важное значение. В это время мы находились несколько южнее Дембицы и не подозревали о таком соседстве. Радисты немедленно передали эту новость Центру. Последовал приказ: «Собирать сведения, имеющие малейшее отношение к обнаруженному объекту».

По железным и шоссейным дорогам в Бещадах фашисты свободно ездили днем и ночью. Их покой не нарушали здесь выстрелы и взрывы. В городе Санок работали увеселительные заведения, напропалую пьянствовали гитлеровские офицеры. Гражданские чиновники по воскресным дням выезжали в роскошные поместья. Там охотились, распивали французские вина и слушали речи фюрера, заверявшего, что коммунисты никогда не вступят в пределы рейха.

После дембицких радиограмм Центр приказал нам возвратиться в район города Санок и продолжать сбор информации.

Вдоль хребта Слонные Горы мы вышли к реке. В полночь оказались у небольшого хутора, расположенного на высоком берегу Сана. Метрах в семидесяти от крайнего дома, в кустах, виднелась зеленая фанерная будка. Там находились охранники парома — польские полицейские.

Данильченко и Кабаченко подобрались к будке. Трое стражей «нового порядка» храпели на деревянных нарах, двое играли в карты. Полицейских разоружили, допросили. Они охотно отвечали на вопросы.

— Что же с вами делать, гитлеровские прихвостни? — Данильченко грозно взглянул на полицаев.

— Помилуйте нас! — пожилой полицейский опустился на колени и слезно просил пощады.

— Помиловать? А сколько вы душ загубили в тюрьмах санационного режима?[7]

— У нас есть такие. Но мы не служили у Пилсудского, нас немцы насильно забрали в полицию. Помилуйте, добрые люди! Клянемся, мы никого не трогали и крови не проливали.

— Переправимся, а там разберемся, — сухо ответил Данильченко, а сам подумал, что все же стоит их отпустить. Пусть расскажут правду у себя в деревне. Пусть знают люди, что гитлеровцы врут о десантниках, распуская небылицы о их жестокости.

Полицейские старательно тянули стальной трос, паром быстро подходил к берегу. В молодом дубнячке группа остановилась. Ко мне подошел Владислав Риняк.

— Товарищ командир, я знаю пожилого полицейского. Это хороший человек, одел форму поневоле, заставили. Таких у нас много.

Риняк говорил правду. В 1939 году, оккупировав Польшу, фашисты не спешили разгонять «Гранатову» полицию[8]. Они расформировали полицейские части, управы, забрали у стражей порядка автоматическое оружие и вооружили их винтовками.

Данильченко передал комиссару просьбу Владислава Риняка.

Подумав, он сказал:

— Риняк прав, надо отпустить эти «синие мундиры». Они расскажут другим, и те поймут, что настоящие враги не партизаны, а гитлеровцы.

К полицейским подошел Похилько.

— Мы вас отпускаем. По с условием: язык держать за зубами. Понятно?

— Спасибо, пан командир. Понятно. Век за вас молиться будем.

После переправы мы расположились на привал вблизи города Устшики-Дольне. Лес там оказался густой, труднопроходимый. В яркую зелень оделись деревья. Вокруг свежая и сочная майская трава. Буйно цвела черемуха. Звонкий птичий хор славил весну. Звенела то коротенькая песенка зяблика, то пеночки-веснушки. С высокой сосны доносилась морзянка дятла.

Партизаны сняли тяжелые ноши, легли на теплую землю. Новое место нам понравилось. Вокруг был сплошной лесной массив. Край тихий, с непуганным зверем. Вечером начальник разведки застрелил из снайперской винтовки лося и мастерски разделал тушу.

— Жаль, ребята, сохатого, — исповедовался он у костра. — Уж очень был красив. Но воевать надо. А что мы за солдаты, если никакой силенки нет?

Костер согревал партизан, на треноге кипел чугунок. В отблесках пламени веселыми казались березы, торжественными — сосны, настороженными — ели.

Тихо-тихо звучала песня. Как всегда, запевал Иван Царенко. А в штабном шалаше похрустывала под локтями новенькая трехверстка. На ней появились первые пометки: кружок с крестиком — немецкий гарнизон, кружок с буковкой «л» — лагерь военнопленных, склад с горючим — кружок с буквой «г». Штаб внимательно изучал удобные подходы к железной дороге и безопасные пути отхода. Наш отряд был еще малочисленным, и каждый партизан являлся мастером на все руки — ходил в разведку, минировал дорогу, добывал продукты, охранял лагерь, а когда появлялся в польском селе — устанавливал связь с местными жителями, сообщал достоверные новости с фронта.

Я оторвался от карты и сказал:

— Первый выход на боевое задание. Премьера… Кого пошлем?

Комиссар Филипп Петрович Похилько запыхтел самокруткой:

— Просятся все, прямо нет отбоя… Но премьера есть премьера. От первого успеха зависит многое. У ребят появится уверенность, смелость. Гром первого удара должен поднять на борьбу польских патриотов и военнопленных.

— А не послать ли трех наших лесных богатырей? — предложил начальник штаба.

— Имаса, Данильченко и Царенко?

Начальник штаба кивнул.

— Ну что же… Давайте пригласим их в шалаш. Старшим назначим Данильченко. Нет возражений? — Я обвел взглядом товарищей. — Принимается.

Беседа с тремя разведчиками длилась недолго. Это были опытные люди и все понимали с полуслова. Однако первая вылазка нас тревожила. И как мы ни старались сохранить спокойствие, наша тревога передавалась разведчикам. Пока мы противника не беспокоили. Поэтому он беспечен и не так бдительно несет охрану. Но это только предположение, а может быть, мы встретим противоборство очень предусмотрительного врага.

Для начала решили использовать фактор внезапности. Партизаны заложили побольше мин на узком повороте железной дороги Санок — Перемышль, там, где труднее всего расчистить путь. Мы рассчитывали вывести этот участок дороги из строя надолго.

На опушке леса залегли наши три богатыря. Время словно остановилось. Поезд не появлялся.

Имас, чтобы скрыть волнение, покусывал стебелек. Михаил Данильченко никак не мог избавиться от тревожных дум: как закончится первый выход на боевое