устраивала: селедка под шубой сменялась «Мимозой», после вареников с картошкой и жареной курицы на следующей неделе я уже ел голубцы. Все было прекрасно. Но…

Но мне тоже хотелось принимать участие в приготовлении этих блюд. Хотя бы помочь с нарезкой овощей. Хотя бы посмотреть, как варится суп. Очень хотелось узнать секрет всего этого действия: я чувствовал, что мне это пригодится. Но этого мне не позволяли сделать ни мама, ни бабушка.

Секрет приготовления еды я познал только в двадцать пять лет, когда съехал от родителей в свою квартиру. Там я развернулся в полный рост, пытаясь удивить сам себя. И главным открытием для меня стало то, что я в состоянии повторить вкус тех самых блюд из детства: борща, творожной запеканки – и даже оладьев!

Надо ли было разрешить мне присоединиться к приготовлению еды еще в детстве? Безусловно. Снизило бы это скорость приготовления еды мамой? Нет сомнений. Помогло бы мне это во взрослой жизни? Более чем. Я наверстал все сам, но разрешите своим детям готовить. Но только в том случае, если они сами этого захотят.

Взгляд Марка

Что может служить лучшим синонимом эссенции жизни, как не еда? От молока матери до просфорки во время соборования, от куриного бульона от всех болезней и до свадебного торта… Каждое событие, каждый период жизни отмечен особенной едой. И детство не исключение. Есть множество подходов к детскому питанию, так что, если вам нужна в этом помощь, лучше обратиться к экспертам, диетологам и педиатрам, которые вызовут у вас доверие.

Чередование супа с мешками сладкого у бабушки – прямо синоним поговорки «не согрешишь – не покаешься», где грех закармливания ребенка супом против его воли искупался сахарной ватой и конфетами. Родители Юли поступали более демократично. Трудно пройти тонкой тропой между потаканием желанию ребенка, отсутствием всякой дисциплины и пищевым тоталитаризмом с диктатурой супа и манной каши с комочками.

Как психотерапевт добавлю следующее. Британский психолог и педиатр Дональд Винникотт в середине ХХ века ввел прекрасное определение: «достаточно хорошая мать». Мать, которая делает достаточно, чтобы ее ребенок выжил. Дети вообще достаточно живучие существа, на выживание их запрограммировала сама эволюция. Чтобы удовлетворить потребность ребенка в еде, достаточно подавать ему свежую, разнообразную (насколько это возможно) еду регулярно – и все. Винникотт в 1950-х годах считал, что мать интуитивно понимает, что и сколько нужно ее ребенку (безумная мысль для 2020-х, не так ли?). А вот все, что сверх необходимого, часто бывает продиктовано либо невротическим стремлением избавиться от тревоги и/или вины, либо нарциссическим желанием стать Абсолютной Чемпионкой по материнству (в тяжелом весе).

Про стиль общения

Гофель, Люша и Люлюха

В детстве я не выговаривала много букв, понять мою речь было, видимо, нелегко. А если какие-то буквы и произносила правильно, то любила переставить их местами. Например, гольфы я называла гофлями.

Гофли – гофля – гофель. Так и стал называть меня папа – Гофля или Гофель. Не «дочка», не «доченька», не «девочка» или как еще принято обращаться к своим детям. Мама пошла чуть более простым путем, немного видоизменив мое имя – Люша. Нежность и родительскую любовь я впитала именно с этими словами – Гофель и Люша. Не называли меня «внучкой» или «внученькой» и бабушка с дедушкой, чаще я слышала от них Люлюха или что-то в этом роде. Так что я росла в любви и ласке, но без уменьшительно-ласкательных суффиксов и общепринятых обращений. Наоборот, я с самого начала понимала, что Гофель или Люша – это очень семейное, очень личное, очень про нашу семью и ни про кого больше. Дочками и доченьками называют всех, а Гофлей – только меня.

С детства я привыкла слушать, потому что всегда было что интересного послушать – непонятного, но очень интересного. Родители никогда не выгоняли нас братом из-за стола, когда обсуждали что-то свое, взрослое. Лет в пять я впервые услышала такое важное слово, которое мне очень понравилось по звучанию – смысла я долго не могла уловить: ВПРИНЦИПЕ. Я его услышала именно так, в одно слово. Примерно так же у меня на долгие годы потом засело в голове «сектор газа»: бабушка любила смотреть со мной по вечерам программу «Время», только в старших классах я, к стыду своему, осознала, что речь шла о территории на Ближнем Востоке, секторе Газа. Это ВПРИНЦИПЕ мне придавало какую-то особенную уверенность в себе – потому что при мне обсуждают что-то очень умное и не отправляют смотреть мультики.

То есть с самого начала родители – вольно или невольно – дали мне понять, что дверь в их мир всегда для меня открыта, а я уже могу выбирать, когда заниматься своими делами и когда попытаться погрузиться в их взрослый мир.

Не помню, чтобы со мной или с братом проводились какие-то специальные разговоры на серьезные темы. Не помню, чтобы кто-то прицельно воспитывал. Не было тирад, начинающихся со слов «Дети мои, сегодня мы поговорим о вреде…»

Но помню другое. Прихожу я домой, открываю дверь, начинаю раздеваться в прихожей – взгляд падает на пришпиленную на пробковую доску вырезку из газеты под заголовком «Проверьте своего подростка». Читаю – автор статьи дает родителям рекомендации, чтобы «не упустить» отпрыска и вовремя распознать его нездоровые увлечения. В этот момент из коридора показывался папа, восклицавший: «Ну-ка, посмотри-ка на меня, проверим, что тут пишут. Что у тебя там со зрачками, плохо видно!» Это было смешно, и он и я начинали подкалывать друг друга, но его посыл был мне ясен: «Я волнуюсь за тебя, не делай глупостей, жизнь и здоровье дороже».

Я всегда знала, что могу обратиться к родителям с любым вопросом и получу ответ. Другое дело, что я в силу своей зажатости никогда не