я выкинула еще более дивный фортель: я попросила мужа вернуться домой, «потому что дети спрашивают, где ты». Муж, надо отдать ему должное, оказался и сильнее, и умнее меня: твердо отказался возвращаться, посоветовав спокойно переждать.

Переждать я решила в абсолютном молчании, то есть в ущерб себе. Я выбрала самый безопасный для себя путь: молчать в тряпку и делать вид, что ничего не случилось. Вспоминаю те несколько месяцев как игру в дурацком спектакле: все делают вид, что все по-прежнему, стараются избегать прямых взглядов и вопросов, а сами все понимают. Муж приезжал по выходным, забирал детей, развлекал их, у меня появилось свободное время. Мы гораздо легче стали общаться, снова шутили и смеялись, как прежде. Но тяжесть невысказанного и необсужденного – прежде всего с детьми – нарастала и все глубже зарывалась в меня.

В какой-то момент мне начало казаться, что вокруг меня сплошной обман, будто и муж, и дети пытаются меня убедить в том, что это и есть настоящий счастливый брак, когда родители паритетно занимаются детьми, практически не будучи связаны друг с другом. Вот она, формула идеального брака – нет бытовых споров, нет усталости от партнера, сплошное веселье и удобство. Но где мое счастье? Мое, личное счастье? Знаете, чего я в этот момент испугалась? Что дети решат, что так и должно быть, что меня такое положение вещей абсолютно устраивает, что мы остались той самой семьей, как и прежде, просто я добровольно отказалась от женского счастья. Но это же было не так, я не хотела отказываться. А получалось, что, не проговорив этот момент четко с детьми, я своим молчаливым согласием будто соглашалась на чужую жизнь. И для чего? Только для того, чтобы дети «не пострадали, не почувствовали изменений, не травмировались». А почему они, собственно, должны были травмироваться от прямого откровенного разговора о разводе, если их родители вроде как только счастливы?

Я поняла, что не просто имею право, а должна говорить с детьми о своих чувствах и реальном положении дел в нашей семье. И вот я посадила перед собой своих девятилетнего и шестилетнего сыновей и тезисно обозначила им ситуацию:

• мы с папой разлюбили друг друга (на тот момент мне было еще сложно сказать детям, что я-то не разлюбила);

• вас мы любим по-прежнему, и это на всю жизнь;

• в вашей жизни мы будем всегда;

• мы будем теперь жить раздельно (а вы, сюрприз-сюрприз, сможете выбирать, в какой момент с кем жить – здорово, правда?).

Мне казалось, что сложнее всего будет объяснить детям, как это так можно – вдруг разлюбить человека. Я, взрослый человек, понимаю, что это не вдруг, что к моменту, когда ты четко осознаешь, что больше не любишь своего мужа/жену, вы прошли уже большой путь исчерпания ваших чувств, вы буквально выели друг друга по ложечке так, что вот ничего и не осталось – по крайней мере у одного в паре. Но как это понятно объяснить детям?

И знаете что? Оказалось, что объяснять ничего не нужно. Мы больше не любим друг друга – очень простое заявление, не потребовавшее других вопросов. И зачем я мучилась долгие месяцы, зачем накручивала себя, когда можно было вот так просто, за полчаса, все с детьми обсудить?

Мне полегчало немедленно. Даже больше скажу: я тут же почувствовала поддержку от детей. Не в смысле, что они встали на мою сторону, а в смысле, что они как бы в благодарность за мою откровенность и честность готовы вести себя как взрослые, с пониманием отнестись к моему психологическому состоянию. Будто бы занавес закрылся, тот самый детский театр прикрыл свои двери, и мы вернулись в мой взрослый мир, где дети были готовы меня поддержать и помочь пережить этот период. Детям, повторю, было на тот момент девять и шесть лет. Но я не сомневаюсь, что поступила бы так же и в более младшем их возрасте.

Я снова ощущала себя зрелой современной матерью, сил прибавилось, притворство ушло, жизнь наладилась. Но открытые отношения с детьми требуют последовательности, к которой я оказалась не готова. Вообще, вспоминая тот период, вижу, что я больше думала о себе как о современной матери, чем реально ею была.

Итак, разошедшиеся взрослые люди могут быть с какого-то момента готовы к новым отношениям. Что абсолютно нормально и приветствуется. Гипотетически. В один из выходных муж как обычно забрал детей, а я ушла с головой в вязание. Вечером они вернулись, мы о чем-то весело перекинулись парой слов, муж ушел, а мы с детьми сели ужинать. Я как обычно спрашиваю, куда ходили, что вкусного ели и не сходить ли нам в то же кафе, если им так понравилось, как вдруг улавливаю по их разговорам, что в то самое кафе они ходили не втроем. То есть, черт побери, там была еще девушка. ДРУГАЯ ЖЕНЩИНА. Ууу, Юлия, никакая ты не современная зрелая мать, а по-прежнему влюбленная и уязвленная жена, так и не пережившая развод с мужем. А с детьми-то открытые отношения, все по-честному, надо держать марку. Но горло сдавлено, говорить тяжело, веселый тон улетучился, вкусный торт из кафе уже обсуждать не хочется. И я слилась – позорно так, по-детски. Свернула разговор и ушла. Дети, кажется, вообще не поняли, что случилось, почему у меня настроение испортилось. Но тогда мне хватило сил переломить себя и действовать последовательно: раз дети легко поняли про развод, значит, и про другие мои чувства поймут. Я вернулась за стол и выдала им следующий набор тезисов:

• мы с папой не живем вместе, но я должна внести поправку: папа меня разлюбил, а я его нет – такое бывает;

• я папу по-прежнему люблю, но уважаю его чувства и желания и не заставляю с собой жить, если он меня разлюбил;

• каждый из нас должен быть счастлив и имеет на это полное право;

• поэтому ваш папа имеет полное право на отношения с другими женщинами;

• но моя любовь к нему не дает мне спокойно принять это его право на счастье;

• поэтому мне больно и неприятно слышать