Проехав около двух часов, мы наткнулись наконец в темноте на какие-то заборы и слезли с лошадей. Гурко приказал не разводить костров до тех пор, пока не подойдет пехота, и пришлось поэтому расположиться в темноте ощупью и где попало. Кто-то отыскал невдалеке стог снопов, и мы, привязав своих лошадей к колючему плетню, отправились за снопами для корма лошадям и устройства себе постелей. Часа через два подошли солдаты, и вскоре несколько костров ярким блеском прорезали ночную темноту. Их пламя осветило нашу стоянку – это было небольшое пространство между заборами, на котором тесно скучились люди и лошади. Ни повернуться, ни расположиться как следует не было места; спать приходилось между лошадьми. Но спать хотелось невыносимо, к чрезмерной усталости присоединился также и голод. Два дня как наши вьюки были отправлены по распоряжению Гурко в Хаинкиой, и мы кряду два дня питались одними турецкими галетами да сливами, подобранными с деревьев на дороге. Здесь же ни галет, ни слив с собой не было, и целый день мы ничего не ели. Делать было нечего, надо было удовлетвориться тем, что находилось в нашем распоряжении, то есть сном. Гурко спал уже у своего костра, завернувшись в свою мохнатую бурку. Нагловский, лежа на животе, писал при свете костра карандашом на лоскутке бумаги донесение в Главную квартиру. Я, набросав соломы у плетня, бросился в нее и в секунду стал забываться. Сквозь сон я почувствовал, что кто-то треплет меня за плечо, я с трудом открыл глаза и увидал нагнувшегося ко мне нашего милого майора Лигница.

– Хотите чаю, – говорил майор, – пойдемте ко мне; у меня есть немного чаю.

– Чаю, с восторгом! – проговорил я, вскакивая с соломы.

У костра собралось человек пять приглашенных Лигницем на чашку чаю. Чай оказался в действительности, но не было ни сахару, ни посуды, ни ложек, ничего.

– Как же вы хотите напоить нас? – обратились мы к Лигницу, поглядывая с чувствами Тантала на воду, кипятившуюся в полуразбитом горшке.

Лигниц, не пускаясь в объяснения, подал нам несколько соломинок и пригласил всех лечь на животы. Горшок был поставлен между нами, и мы принялись тянуть в себя чудную освежающую струю.

– Но только уговор, господа, – острил князь В., – кто пустит пузырь, тот от горшка долой!

После горячего чаю заснуть было наслаждение, и мы поспешили улечься на свои соломенные постели и вступить в область сновидений с какими-то смутными обрывками впечатлений в голове. Но спать было неудобно. Лошади, привязанные к забору, то и дело, что фыркали над самым ухом, вытаскивали солому из-под головы, толкали ногами. Князь В., устроивший себе постель с комфортом из кучи снопов, высоко положенных друг на друга, проснулся на другой день с головой, лежащей на земле, и ногами, поднятыми кверху – за ночь лошади повытаскивали все снопы из-под его головы.

С рассветом следующего дня 20 июля мы были уже на ногах. Ночь прошла благополучно, если не считать нескольких выстрелов, прозвучавших около полуночи в горах и заставивших на минуту предполагать о ночном нападении Сулеймана или же черкесов, рыскавших везде по сторонам большими партиями. Я не слыхал этих выстрелов, я спал как убитый, и мне рассказывали только на другой день о происшедшей ночью минутной тревоге. Но пробуждение наше было невеселое. Мысль, что Сулейман-паша сейчас нагрянет сюда из Ески-Загры, возникла в душе с первыми полосками света, блеснувшими на горизонте. И в самом деле, вчера он не решился атаковать нас, быть может, обманутый насчет наших сил, но сегодня через лазутчиков он легко мог узнать о нашем действительном положении и поспешить исправить вчерашнюю свою ошибку. Гурко проснулся раньше всех. Он отдал приказание отряду немедленно подниматься в гору, у подошвы которой мы провели ночь. Гора эта была высокая, крутая и каменистая, по ней проходила вверх неразработанная тропа, извивавшаяся по краю обрыва; правее тропы на склоне горы раскинулось большое и красивое селение Далбока, покинутое жителями. Движение отряда в гору началось до восхода солнца. Задвигались в горы солдаты, заскрипели телеги, арбы, скучилась артиллерия, ожидая своей очереди втягиваться в гору. Прежде всего озаботились о раненых, которых было много после дела под Джуранлы, и их следовало раньше других переправить в безопасное место. Все телеги, какие только были в отряде, какие нашлись в Далбоке, были отданы под раненых, но телег этих оказалось недостаточно. В них поместились тяжелораненые, раненые же легко в руки и ноги и способные еще двигаться отправились пешком в гору. Они тащились, прихрамывая, поминутно присаживаясь на землю или на лафеты орудий, возмущая душу своим страдальческим видом.

Капитан Сахаров нашелся помочь горю; он приказал устроить носилки из полотна палаток, древесной коры и сучьев и нести в этих носилках раненых туркам, взятым в плен под Джуранлы. Такое распоряжение не понравилось было раненым:

– Пешком куда лучше дойдем, – протестовали они. – Турок ведь нехристь, сбросит на камни. Разрешите пешком дойти, ваше благородие, – умоляли они Сахарова, но Сахаров был неумолим, и раненые кончили тем, что двинулись в гору на руках турок.

За ранеными стала подниматься в гору артиллерия. Но тут же с первым орудием, двинувшимся по крутой и каменистой тропе, стало ясно, что подъем отряда в гору будет крайне медленный. Лошади отказывались везти орудия на крутизну; измученные и полуголодные солдаты, взявшиеся за колеса вместо лошадей, только кричали и суетились у орудий и не в силах были внести на себе вверх огромные тяжести. Офицеры торопили и понукали солдат на горе, бранились, перекрикивали солдат, но все это мало помогало делу. Гурко меж тем сидел молчаливый, недовольный, на пригорке, с биноклем в руках и со взором, устремленным в широко развернувшуюся перед ним даль равнины Марицы. Ески-Загры, скрытой за ближайшими холмами, не было видно нам, но в этой дали ежеминутно могли показаться темные полчища Сулеймана. Ему легко было бы отделить часть своих огромных сил, чтобы зайти нам в тыл по окрестным горам и отрезать нам путь отступления, другой же частью атаковать нас с фронта. Тогда мы были бы окружены со всех сторон, заперты как в клетке, и без снарядов и патронов должны были полечь все на месте. Возле Гурко сидели на земле черногорский воевода Станко Радонич, полковник Нагловский и майор Лигниц. Радонич не переставал уверять окружающих, что Сулейман-паша, с которым он имел дело в Черногории, энергичный и предприимчивый полководец, его войско привыкло в Черногории к тяжелым горным переходам, и что следует поэтому ожидать сюда Сулеймана с минуты на минуту. Майор Лигниц стоял возле Гурко, не отводя бинокля от глаз. Он внимательно следил за столбами пыли, поднимавшимися вдалеке, и заключал по ним о движении колонн Сулеймана. Солнце невыносимо пекло и палило, тени поблизости не было. В природе царил от солнечных лучей блестяще-желтоватый оттенок.

Движение отряда в гору в особенности затрудняли два громоздких орудия, отбитые нами у турок под Ени-Загрой. Эти орудия были первыми направлены в гору и задерживали движение остальной артиллерии. Гурко приказал сбросить их в пропасть. Приказание было исполнено в точности, но солдаты неохотно расставались с трофеями битвы под Ени-Загрой.

– На что кидать-то, – говорили они, – дотащили б на руках, полегоньку…