– Хлеб да соль, ребята! – восклицает Ц., обращаясь к солдатам.

– Покорнейше благодарим, ваше превосходительство!

– А соли-то и нет! – продолжает Ц.

– Никак нет, ваше превосходительство.

– Как же вы без соли-то?

– Обходимся, ваше превосходительство.

– Молодцы, ребята! – выкрикивает неожиданно Ц.

– Рады стараться, ваше превосходительство!

– Истинно молодцы! Герои! – обращается Ц. – Представьте себе, во время боя под Джуранлы еду я верхом за цепью, вижу, несут раненого стрелка; я остановился, спрашиваю: куда тебя ранило? А он привстал на носилках да и говорит мне: «Слава тебе Господи, ваше превосходительство, привелось пострадать за царя и веру против супостата». А другой еще лучше. Шевельнуться не может на носилках, увидал меня и кричит громким голосом: «Ура! Ваше превосходительство, наши одолевают!». Истинные герои! – прибавляет Ц., вдруг расчувствовавшись и со слезами на глазах.

«Этакий славный и добрый генерал», – думается мне, и я припоминаю, как недавно еще слышал в отряде отзыв об этом худеньком генерале как о храбрейшем человеке, хладнокровном и распорядительном в огне.

– А все-таки скажу, – обращается ко мне Ц. снова, как бы отвечая на свою какую-то мысль, – не следует презирать врага; бить врага следует, но всегда надо уважать врага.

Так дней пять или шесть мы простояли безмятежно у Хаинкиой. Наутро одного из дней в последних числах июля или же первых августа Гурко объявил внезапно, что мы выступаем. Куда? Зачем? Из Главной квартиры получено приказание отряду немедленно возвратиться в Тырново.

К вечеру того же дня мы потянулись назад по Хаинкиойскому ущелью, сделали два привала в горах, оба среди картинной обстановки гор, при нежном лунном освещении, под сводом неба, горевшего большими яркими звездами. Но чувствовалось уже иное. На душе было невесело. Наш забалканский поход был окончен, и что-то новое, неизвестное ожидало нас впереди. На севере Болгарии выросла Плевна во всем ее грозном значении. Она потребовала напряжения всех боевых сил русской армии, она не допустила присылки подкрепления Гурко для продолжения похода за Балканы, веденного с такой смелостью и таким успехом. Главная квартира переехала из Тырнова в Горний Студень. Из России двигалась императорская гвардия…

Возвратившись в Тырново, Гурко вскоре уехал в Россию: как начальник 2-й гвардейской кавалерийской дивизии он отправился навстречу своей части, чтобы во главе ее вернуться вновь на театр военных действий.

Сан-Стефано,

15 марта 1878 г.

Условившись в Дольнем Липнике[5]с генералом Гурко в том, что найдем его 21 сентября под Плевной на кургане, где помещалась (недели две тому назад) осадная батарея, я и князь Ц. поспешили в Систово, чтобы там запастись тулупами на зимнее время, лошадей же своих, верховых и вьючных, мы отправили вперед из Горного Студня в Порадим, с тем чтоб они дожидались там нашего возвращения из Систова. В Систово мы приехали 20 сентября и остановились у систовского губернатора Герова, через его посредство скоро нашли тулупы, но зато с отысканием лошадей для доставления нас под Плевну мы возились долго и весь день безуспешно: только к утру 21-го привели нам какой-то невозможный экипаж – род фургона, в котором возят кладь, но никак не пассажиров. Кучер оказался прогоревшим маркитантом, а фургон – экипажем для перевозки провизии: в фургоне этом не было ни окон, ни дверей и влезать в него приходилось через кучерское сиденье. С трудом мы проникли через единственное отверстие внутрь фургона; усевшийся затем кучер заслонил нам своей спиной дневной свет, и мы очутились словно в узкой, длинной и темной комнате. Правда, в фургоне было просторно, но когда эта махина задвигалась по мостовой Систова, и мы стали подскакивать вверх при малейшем толчке, то перспектива пятидесятиверстного пути в таком экипаже показалась мне плачевной. Выехали мы из Систова в 8 часов утра, пробираясь сквозь волны непроглядного тумана, за которым скрывались ближайшие предметы; сквозь просвет, образовавшийся впереди нас между спиной кучера и стенками фургона, мы видели только спины лошадей да белую пелену тумана, иногда неясную фигуру дерева или же фигуру болгарина верхом на осле. Было холодно, сыро и неуютно. Кн. Ц. в качестве казака отнесся с презрением к неудобствам экипажа и, едва мы выехали из города, растянулся и захрапел, несмотря на продолжавшиеся толчки и подбрасывания. Я никак не мог принудить себя заснуть и очень скучал, попробовал было вступить в беседу с кучером, но тот в качестве прогоревшего маркитанта был уже пьян с раннего утра и на мои вопросы понес такую чушь, что я более не беспокоил его никакими вопросами… Потянулся путь однообразный, скучный, с холма на холм. Обгоняли мы войска, артиллерийские парки, попадались нам навстречу казаки, стройными сотнями возвращавшиеся из-под Плевны в Зимницу на отдых и на ремонтировку. Встретили мы дорогой злополучного корреспондента «Дейли Ньюс» (Daily News) г. Мак-Геэна, ехавшего также из-под Плевны в Букурешт лечиться. Вообще всем корреспондентам как-то не везет в последнее время. Большинство из них заболели лихорадками с наступлением осеннего сырого времени, и они уехали кто в Букурешт лечиться, а кто назад на родину. Форбск, другой корреспондент «Дейли Ньюс», также болен в Букуреште. Бойля, корреспондента «Стандард» (Standard), официально выслали из Главной квартиры за границу Румынии в сопровождении румынского жандарма за то, что он, обязавшись честным словом не печатать никаких сведений, касающихся расположения наших войск, поместил тем не менее в «Стандард» (от 24 августа) подробное описание русских позиций под Плевной с указанием слабых сторон этих позиций. Многие из иностранных корреспондентов возвратились на родину. Также человек до пяти русских корреспондентов покинули лагерь. Словом, стан корреспондентов значительно поредел.

Часов около двух дня мы дотащились до Булгарени и накормили лошадей вблизи деревни. Тут наш кучер, прогоревший маркитант, встретился с другим маркитантом, настоящим и не прогоревшим. Между ними завязался разговор, причем настоящий маркитант убеждал нашего кучера уступить ему фургон и лошадей и вступить с ним в часть.

– Деньги лопатами загребай, – говорил он, – под Плевну привез я две бочки воды, сам платил за воду по полтора франка око (око – турецкая мера), а продавал по тринадцать франков, и вот теперь от души жалею, глуп был, совсем значит дурак! Мог бы двадцать франков брать: платили бы да благодарили. Знаешь Мосюкина? Что он? Месяца нет как под Плевну поехал; и товара-то у него было почти что ничего: чай, сахар, водка, и все тут! А позавчера жене шестьсот рублей послал, да пятьсот рублей золотыми у себя в сундуке отложил; пару волов купил еще; по три рубля штука. Какие волищи! У нас в Одессе сто рублей этакий вол стоит! Ну, по рукам, что ли?