дорогой техники, модные диваны с обилием подушек и подушечек. А сама

Вика скучала по вышитым ее старой нянькой Сашей "думочкам", которые так сонно и уютно ложились под щеку. Вика иногда думала, что в такой квартире даже неинтересно устраивать беспорядок, хотя дважды в неделю, когда она была на занятиях, приходила горничная и наводила здесь стерильную чистоту. О вкусе хозяйки свидетельствовали только несколько картин в простых рамах, написанных самой Викой. Наверное, они не представляли никакой художественной ценности, но рисовать Вика начала несколько лет назад по совету психиатра, который называл это "арттерапией". Действительно, это не просто помогало избавиться от мучительных переживаний, но и в какой-то степени в них разобраться. Ее картины представляли собой абстрактные полотна, написанные в цветовой гамме, которую опытный психолог связал бы с "депрессивным восприятием мира" и "пессимистической самооценкой". Но Вике они были по-своему дороги.

Кухни так каковой не было: минимум мебели со встроенной техникой, отделенной от всего остального подобием барной стойки с высокими круглыми табуретами. Вика открыла холодильник и выудила оттуда большое зеленое яблоко. Но есть не хотелось.

Она старалась не думать о том, что отец мертв, что никогда больше она не увидит добрых морщинок вокруг его глаз, не положит голову на его плечо... Вика сняла с полки большой фотоальбом в кожаном переплете и принялась его листать. Вот она, крошечная, щекастый пухлый младенец, на руках у счастливого отца. Первоклассница с большим белым бантом, держащая за руки родителей. Загорелая девчонка, обнимающая отца за шею, на фоне ярко-синего моря. Но везде, на всех снимках - на первом плане отец со своей любимицей, и только где-то сзади - мама.

Вика не любила вспоминать ее. После ее смерти восемь лет назад разговоры об этом в семье стали табу. И Вика даже точно не знала, как умерла мать. Она помнила красивую яркую брюнетку цыганского типа с выразительными черными глазами, смешливую, веселую. Она всегда была душой компании, прекрасно пела русские романсы, картинно кутаясь в цветастый платок. Она помнила, что отец называл ее "Зингарелла" на какой-то экзотический манер. Сейчас Вика даже не могла бы сказать, любила ли она мать. Но почему-то у нее не возникало ощущения, что они были счастливой семьей. Объяснить это было трудно, иногда Вика, продираясь словно сквозь густой туман, пыталась что-то вспомнить, но, как правило, при этом у нее начинала нестерпимо болеть голова, появлялись ощущение надвигающейся беды, сводящая с ума тревога. Будто бы что-то внутри нее, а скорее, вся ее сущность протестовала против этих воспоминаний.

Правда, в течение длительного времени ей пришлось лечиться у психиатра. Она запомнила произносимые взрослыми слова: шок, стресс, ступор. Пришлось оставить школу на два года, обучаться на дому. Но Вика так и осталась не слишком общительной, замкнутой, а при этом обидчивой и ранимой, как нежный тропический цветок. Ей говорили, что она красива, похожа на мать: высокая, стройная, с прямыми иссиня-черными волосами, постриженными каре, черными миндалевидными глазами, придававшими ее облику что-то восточное. Но Вика всегда была недовольна собой: то казалась себе черной, как галка, то слишком длинной, то слишком худой. Больше всего на свете она боялась показаться нелепой, смешной, неуклюжей.

С мальчиками тоже не складывалось: она не верила в искренность проявляемого ими интереса, но по большому счету никто из них ей не нравился. Ее раздражала их юношеская гиперсексуальность, потные холодные ладони, отвратительные розово-фиолетовые прыщи, инфантильность. Она так и осталась девственницей, наверное, по-следней на курсе. Впрочем, нет, была еще Киса

Аня Кислова - ее единственная подружка, такое же хрупкое и романтичное создание, как и она. Наверное, это их и связывало, стремление отгородиться от шумного и непонятного мира, полного опасностей, чужих людей с их смутными желаниями и неясными побуждениями.

* * *

Светлана выглядела ужасно. Вьющиеся волосы засалились и висели неопрятными сосульками. Под глазами залегла синева. Симе даже стало жаль ее.

Впрочем, пребывание в следственном изоляторе еще никому не шло на пользу.

- Света, вам известно про фотографии? - спросила

Сима, хотя знала, что ответ будет утвердительным.

- Да, следователь мне сказал, что фотографии существуют.

- Но вы их не видели?

- Нет, никогда. - Светлана закрыла лицо руками.

На ее кисти быстро пульсировала жилка.

- Но вы можете как-то объяснить их появление?

- Я только могу сказать, что на этих снимках не я.

- И это все? - не отставала Сима, она чувствовала, что Артемова явно недоговаривает.

Артемова колебалась, было видно, что она не решается что-то сказать.

- Экспертиза подтвердила, что снимки подлинные, - решила блефовать Сима. Правда, она не была уверена, что Костров

одобрил бы ее действия. Но желание докопаться до правды было сильнее. - Вы прекрасно знаете, что обвинение строится именно на этих фотографиях, - дожала она Светлану.

Женщина отняла руки от лица и нерешительно посмотрела на

Симу. Она напоминала затравленного зверька, которого охотники загнали в тупик.

- Хорошо, - выдохнула она. - Я расскажу вам.

В конце концов, вы представляете моего адвоката, кроме того, вы женщина, и мне легче вам об этом сказать. Это настоящие снимки. Это я на них. Они были сделаны не в этом году, а гораздо раньше, когда я еще не была знакома с Владимиром, а тем более не была его женой.

Сима слушала, затаив дыхание, и боялась даже пошевелиться, чтобы не сбить Светлану.

- Я тогда работала у отца Владимира сиделкой, и Олег часто отвозил меня на машине домой после окончания работы. Владимир не знал меня, но, как порядочный человек, не хотел, чтобы я возвращалась ночью одна от его отца. Однажды Олег сказал,

что тоже закончил работу, а возвращать машину сегодня боссу необязательно. Он предложил поужинать вместе, так как он одинок, как и я. Олег производил впечатление честного, порядочного парня, и я согласилась. Правда, я всегда считала, что он живет с мамой, но он привез меня совсем в другое место. Он сказал, что это квартира его друга и чтобы я не обращала внимания на необычный антураж. Он еще смеялся и говорил, что его друг помешан на сексе. Мы что-то съели, выпили шампанского. Я развеселилась, расслабилась. Олег включил музыку,

и мы танцевали. Я не знаю, как все получилось, может, он просто

был заботлив, внимателен, а я слишком одинока, но мы оказались в постели. Потом я поняла, что "друг, помешанный на сексе", - и есть сам Олег, ему нравился садомазохистский секс, я испугалась, я никогда не сталкивалась с этим раньше. Больше мы не встречались, да и Олег не настаивал, понимая, что напугал меня. Я почти забыла об этом эпизоде. Когда он напомнил мне об этом, я уже была женой Владимира. Он сказал, что все ему расскажет, если я не заплачу ему. Я тогда не знала, что у него есть целый архив его любовных побед, и просто рассмеялась. Я заявила, что муж ни за что не поверит ему, что бы он ни сказал. Я сообщила ему, что не плачу шантажистам. Мне казалось, что все просто кончится его увольнением, если я попрошу мужа. Олег рассмеялся и заявил, что у него есть не только слова, но кое-что получше. На следующий день он принес фотографии. Я мельком взглянула на них и ответила, что все объясню мужу, ведь это было задолго до нашего с ним знакомства. Но он ехидно улыбался и предложил посмотреть на дату в углу снимков. Я ужаснулась - там стоял декабрь прошлого года. Олег довольно заявил, что поменять дату не составляет никакого труда, а мне все же лучше заплатить, так как у него очень большие расходы. Мне показалось, что он проделывал такое не один раз. Я была потрясена, не знала, что делать. Затем сняла кольцо с бриллиантом и отдала ему. Мужу сказала, что потеряла в бассейне. А кто бы мог что-то другое сделать на моем месте?