Когда австралийский министр финансов Питер Костелло в 2005 году впервые объявил о введении в стране детских пособий, он несколько двусмысленно призвал женщин “расслабиться и подумать о стареющем населении”, чем вызвал в обществе некоторое смущение. Шесть лет спустя эти пособия в Австралии отменили, отчасти потому, что они мало сказались на коэффициенте фертильности. К тому времени более серьезные социальные перемены окончательно нивелировали их роль. В большинстве процветающих стран высококвалифицированные женщины не хотят заводить детей до тридцати лет, чтобы сначала сосредоточиться на карьере. В итоге они меньше рожают.

Во Франции социалистическое правительство премьер-министра Лионеля Жоспена попыталось решить эту проблему за счет настолько щедрых пособий, что они могли бы привлечь и высококвалифицированных женщин. Объявленный в 2005 году план правые атаковали за раздувание и без того провального бюджета, а левые – за предоставление преимуществ богатым. Тем не менее пакет был одобрен, включая щедрые выплаты, рассчитанные исключительно на тех родителей, которые решили завести этого золотого третьего ребенка: дополнительные субсидии на жилье, снижение налогов, 10 %-я надбавка к пенсии и 75 %-я скидка на железнодорожные билеты. Помимо этого, родители получали ежемесячное пособие на третьего ребенка в размере 400 долларов, и в придачу – что, возможно, было еще важнее, – если один из них уходил с работы, чтобы ухаживать за третьим ребенком, ему выплачивалась стипендия в размере 1200 долларов в месяц. Эта стипендия могла, по-видимому, привести к немедленному сокращению трудовых ресурсов ради их будущего увеличения. Один из главных архитекторов французской реформы, Питер Бринн, защищая субсидирование рождаемости от критиков, называл его “инвестицией в будущее”. Однако к 2015 году Франция тоже существенно снизила детские пособия.

Когда с недавних пор масштабы сокращения населения стали наносить вред развивающемуся миру, в Чили, одной из первых развивающихся стран, были введены детские пособия. Несмотря на репутацию Чили как консервативной католической страны с традиционно большими семьями, коэффициент фертильности здесь уже намного ниже уровня воспроизводства. В 2013 году правительство откликнулось на растущую опасность резкого уменьшения населения, объявив о планах поощрения деторождения. Президент Себастьян Пиньера заявил, что снижение коэффициента фертильности беспокоит его больше всяких природных катаклизмов, вроде разразившегося в Чили в феврале 2010 года землетрясения. Он ввел прогрессивную схему единовременных выплат: 200 долларов на рождение третьего ребенка, 300 – на четвертого и 400 – на пятого. “Это неожиданное и стремительное падение рождаемости представляет серьезную опасность, серьезную угрозу, которая может повлиять на то, какую страну мы действительно хотим создать”, – предупредил Пиньера.

Примерно в то же время Китай – прародитель всех программ регулирования роста населения – начал пересмотр своей давней кампании по контролю над рождаемостью посредством “политики одного ребенка”, трагически усугубившей проблему старения населения. “Политика одного ребенка” побудила многих родителей прерывать беременность, если плод оказывался женского пола, чтобы обеспечить себе рождение мальчика. В результате гендерный баланс общества оказался существенно нарушен. Число юношей намного превосходит число девушек, и многие молодые люди не смогут найти себе жену. Драконовские меры контроля драматически сказались на трудовых ресурсах: ожидается, что в ближайшие десятилетия они будут сокращаться на миллион работников в год. В конце 2015-го Китай наконец объявил об отмене “политики одного ребенка”.

Трудно предсказать, какие последствия может иметь активное поощрение женщин заводить двоих, троих и более детей: на такую сложную вещь, как уровень рождаемости, невозможно повлиять предсказуемым образом. В недавней публикации демографов Ханса-Петера Колера и Томаса Андерсона объясняется, почему темпы снижения рождаемости в Европе так сильно меняются от страны к стране. В ходе промышленной революции женщины массово вливались в ряды трудовых ресурсов, но социальные нормы менялись медленнее, чем промышленная экономика. Мужчины по-прежнему рассматривались в качестве основных кормильцев, а от женщин по-прежнему ожидалось, что они будут заниматься воспитанием детей и выполнять домашнюю работу. Эти гендерные роли стали меняться в 1960-е, когда культура стала подтягиваться к экономике, но в одних странах процесс шел быстрее, чем в других. Во Франции, Великобритании и скандинавских странах матерям оказалось легче вернуться к работе, отчасти благодаря щедрой поддержке социальных служб по уходу за ребенком. В более традиционных обществах, таких как Германия и Италия, где старые представления о гендерных ролях менялись медленнее, больше женщин отказывалось иметь детей, и сегодня коэффициенты фертильности там чудовищно низки.

Таким образом, результаты государственного влияния на репродуктивное поведение населения проявляются не сразу, и они непредсказуемы, отчасти потому что скорость культурных изменений и уровень сексуальной предвзятости в разных странах разные. Китай со своей “политикой одного ребенка” вовсе не стремился отдать предпочтение мальчикам – там даже пытались запретить врачам разглашать пол плода, – но традиции общества, все еще ставящего во главу угла старших сыновей, исказили результаты. К 2014 году гендерный дисбаланс достиг апогея: на каждые 100 девочек рождался 121 мальчик. Во время своих поездок в Пекин и Шанхай в начале 2010-х я слышал разговоры о том, что Китай возвращается в XIX век, когда широко распространенное убийство новорожденных девочек привело к аналогичному гендерному дисбалансу, который, по некоторым данным, дал толчок “тестостероновой” резне Тайпинского восстания (1850–1864). Говорилось об этом отчасти в шутку, но сама проблема гендерного дисбаланса вызывала серьезные опасения. Весьма вероятно, что в других странах субсидии многодетным семьям будут иметь свои нежелательные последствия. Такого рода кампании трудно рассматривать как положительные знаки для любой страны.

Более плодотворным представляется стремление привлечь к активному труду большее число людей. При этом открываются двери для людей, которые физически и умственно способны к труду, но формально не заняты. Если увеличение численности населения происходит довольно медленно, то увеличения доли работающих можно добиться гораздо быстрее: ведь чтобы женщина, пенсионер или экономический мигрант приступили к работе, не нужно ждать, пока они вырастут. Организация служб ухода за детьми может вернуть на работу мам. Открыв двери экономическим мигрантам, можно в одночасье увеличить население трудоспособного возраста. А отменив принятые в XX веке законы, которые во многих промышленно развитых странах сместили возраст выхода на пенсию на шестой десяток, можно очень быстро вернуть на рабочие места забытое поколение. Чтобы разобраться, каких перемен можно ожидать в размере и квалификации трудовых ресурсов, нужно обратить внимание на изменения в числе пожилых граждан, женщин, мигрантов и даже роботов, приходящих на рабочие места.

Свободу вынужденным пенсионерам!

В последние десятилетия сокращение населения повсеместно усугубляется снижением коэффициента участия трудовых ресурсов – иначе говоря, доли взрослых трудоспособного возраста, имеющих рабочее место или находящихся в его поиске. Из этого процесса снижения доли работающих есть несколько крупных исключений, в частности Германия, Франция, Япония и Великобритания. Зато в США падение происходит особенно резко. За последние 15 лет коэффициент участия трудовых ресурсов в США снизился с 67 до 62 %, причем большая часть снижения пришлась на период после глобального финансового кризиса. Если бы не снижение этого коэффициента, трудовые ресурсы США в 2015 году включали бы на 12 млн человек больше. Хотя часть этого снижения может быть временным явлением, отражающим то, что миллионы безработных отчаялись найти работу в угнетающей атмосфере Великой рецессии, снижение коэффициента произошло бы в любом случае из-за старения населения. В США для 45-летних коэффициент участия составляет чуть более 80 %, а для 65-летних он менее 30 %; ожидается, что он будет продолжать падать в большинстве стран, поскольку население мира стареет.