По недавним оценкам ОЭСР, устранение гендерного разрыва – доведение доли участия взрослых женщин до доли участия мужчин – привело бы к общему росту ВВП на 12 % в странах – членах ОЭСР в период с 2015-го по 2030-й. Особенно значительно (около 20 %) вырос бы ВВП в Японии и Южной Корее и более чем на 20 % – в Италии, где менее 40 % женщин заняты на формальных работах. Аналогичный анализ, проведенный в 2010 году фирмой Booz and Company, показал, что устранение гендерного разрыва в развивающихся странах могло бы привести к еще большему росту ВВП к 2020 году: от 34 %-го прироста в Египте до 27 %-го в Индии и 9 %-го в Бразилии.

Битва за мигрантов

Один базовый источник роста населения оставался постоянным в последние десятилетия. С 1960 года коэффициент фертильности по всему миру резко падал, продолжительность жизни выросла с 50 до 69 лет и продолжает расти, а вот показатель миграции практически не менялся. Полстолетия назад мигранты составляли примерно 3 % населения Земли, и в 2012 году они по-прежнему составляли около 3 %. Несмотря на весь страх, порожденный в 2015 году более чем миллионом беженцев, прибывших в Европу из охваченных войнами Сирии, Ирака и Афганистана, эти потоки миграции, скорее всего, иссякнут, как только в этих странах прекратится междоусобица. Свою роль тут играет более мощный тренд: резкое замедление роста населения трудоспособного возраста в развивающихся странах уже привело к снижению притока экономических мигрантов из этих стран в развитые. В 2005–2010 годах чистая миграция из развивающихся стран в развитые составила 16,4 млн человек, а в 2010–2015 – почти на 5 млн меньше.

Между странами, желающими привлечь заграничных рабочих, даже начала разгораться конкуренция – по крайней мере, до возникновения в 2015 году антииммигрантских движений в Европе и США. По данным ООН, число стран, публично объявивших о стремлении увеличить свое население за счет иммиграции, за три года более чем удвоилось и к 2013 году выросло с десяти до двадцати двух. Чтобы понять, какие страны преуспевают в привлечении мигрантов, надо посмотреть, население каких стран больше всего увеличивается или уменьшается за счет чистой миграции. В 2011–2015 годах наибольший прирост пришелся на долю Австралии, Канады, США и Германии.

Удивительнее всего, пожалуй, появление в этом списке Германии, которая в 2015 году привлекла всеобщее внимание волной протестов против наплыва беженцев из охваченных войнами регионов. Враждебные акции включали поджоги в центрах размещения беженцев и неонацистское скандирование “хайль Гитлер”. Популярность канцлера Ангелы Меркель снизилась, что отчасти объясняют ее политикой широко открытых для иммигрантов дверей. Однако, если бы не прирост от чистой иммиграции, население Германии после 2011 года сократилось бы. В течение 2011–2015 годов население Германии благодаря чистой иммиграции выросло на 1,6 % – в точности на столько же, на сколько увеличилось население США – страны, которая считается страной иммигрантов.

Хотя приток мигрантов принес экономике Германии большýю пользу, он был относительно мал, если учесть, с какой скоростью там сокращается население. В 2014–2015 годах число новоприбывших подскочило более чем в 8 раз, почти до миллиона человек, но в 2015–2030 годах Германии пришлось бы принимать ежегодно около полутора миллионов, чтобы сохранить текущий баланс людей трудоспособного возраста и ушедших на покой. Из этого вовсе не следует, что Германия действительно может или должна принимать более миллиона беженцев ежегодно, поскольку существуют вполне реальные проблемы быстрой интеграции такого количества людей в экономику. Я лишь хотел подчеркнуть масштаб стоящей перед Германией проблемы старения, когда дисбаланс между стариками и молодежью усугубляется даже быстрее, чем прибывали беженцы в 2015 году. И эта ситуация типична для многих промышленно развитых стран: даже сильный прирост числа принимаемых в страну мигрантов только отчасти компенсирует резкое снижение численности собственного населения.

Избежав кризиса беженцев, Канада и Австралия испытали даже бóльшие, чем Германия, демографические всплески, вызванные миграцией: население этих стран с 2011 года увеличилось соответственно на 3,3 и 4,3 %. В последние годы население Австралии росло быстрее, чем население любой другой крупной развитой страны, в основном благодаря организованной иммиграции. Две трети прироста обеспечивают мигранты, прибывающие по большей части из Индии и Китая. Население Австралии стареет, и темпы экономического роста снижаются, но если ее двери останутся открытыми – что в 2015 году, учитывая подъем антииммигрантского движения, кажется совсем не очевидным, – торможение ее экономического развития будет происходить значительно медленнее, чем в большинстве других богатых стран.

Япония – в противоположность Австралии – была настолько закрыта для иностранцев, насколько это вообще возможно в современном мире. Менее 2 % населения страны родилось за рубежом, в отличие от Австралии, где такие жители составляют 30 %. До недавнего времени эта изолированность рассматривалась как конкурентное преимущество: в 1980-е внешние и внутренние аналитики рассматривали гармонию однородной культуры и отсутствие межэтнических противоречий как одну из причин экономического подъема страны. Премьер-министр Ясухиро Накасонэ и другие политические лидеры публично восхваляли “гомогенное” общество как основу японской идентичности и силы. Еще в 2005 году министр внутренних дел Таро Асо, ставший впоследствии заместителем премьер-министра, гордился тем, что Япония представляет собой “одну расу, одну цивилизацию, один язык и одну культуру”.

Некоторые высокопоставленные чиновники по-прежнему придерживаются этой позиции, но их взгляды пришли в противоречие с набирающим в правительстве Абэ силу осознанием, что если Япония не повернется лицом к экономическим мигрантам, то окажется одинокой и уменьшающейся цивилизацией. Премьер-министр Абэ увеличил квоту иммиграционных виз, и таких виз выдается все больше. Однако в настоящее время годовой прирост населения Японии за счет чистой миграции составляет лишь около пятидесяти тысяч человек, и это число понадобилось бы увеличить раз в десять, чтобы противостоять прогнозируемому к 2030 году сокращению населения. Иными словами, Японии пришлось бы в значительной мере начать походить на Австралию.

Южная Корея – еще одна этнически однородная культура, где было принято восхищаться этой гомогенностью как источником политической сплоченности и рабочей дисциплины. Однако эта страна гораздо стремительнее Японии отреагировала на резкое сокращение населения трудоспособного возраста. Шок, вызванный азиатским финансовым кризисом 1997–1998 года, вынудил Южную Корею пересмотреть свою политику изоляции. Если до кризиса в стране было всего четверть миллиона иммигрантов, то с 2000 года число иммигрантов увеличилось на 400 % до 1,3 млн человек, при том что в Японии оно выросло лишь на 50 %. В настоящее время власти Южной Кореи пропагандируют политику мультикультурализма. Сотрудники иммиграционных служб гордятся своими широкомасштабными инициативами по привлечению квалифицированных специалистов, а ООН похвалила южнокорейскую систему предоставления иностранцам разрешений на работу в отраслях, испытывающих недостаток кадров. Хотя население трудоспособного возраста уже сокращается, оно бы сокращалось в четыре раза быстрее, если бы не приток мигрантов. А после прихода в 2013 году к власти президент страны Пак Кын Хе пообещала провести новые мероприятия по привлечению на работу молодых иностранцев для решения проблемы старения.