Прежде она любила это время. Еще не спустился Лайонел, не явилась Хетти. День уже перешел в наступление, отогнав ночные, мучительно беспокойные мысли, но еще не переполнился делами настолько, чтобы она утратила всякое ощущение себя самой, отдельной, независимой от других личности со своими интересами и мечтами, собственной волей. Иногда это бесценное самоощущение настолько крошилось и рассыпалось под напором чужих желаний и потребностей, что она боялась однажды не собрать крохи воедино.

Но сегодняшнее утро было иным. Сегодня нет мира в этой кухне. И возможно, больше не будет никогда. Она подошла к окну и посмотрела на кедр. Утренний свет пролился на лиловые венчики безвременников, дружно вылезших из земли вокруг его мощного подножия. Клочки серебристого тумана все еще занавешивали верхние полки широко раскинувшихся ветвей. Маленькой девочкой она думала, что огромное дерево никогда не останавливается в росте, тянется и тянется вверх, пока верхушка его не скрывается в небесах.

Ей вдруг страстно захотелось вернуть те времена. Годы, когда мама была жива, виделись теперь полными чудесной, золотой простоты. Слезы по умершему домашнему любимцу нежно утирали, убеждая, что животное обретет вечный покой в лучшем мире. Ссоры с другими детьми улаживали мягко, без ругани и наказаний.

Кто теперь ей поможет? Кто еще способен так очистить от скверны одним поцелуем? Никто из смертных. И зло, если она правильно помнит проповеди отца, будет процветать пышным лавром. Никогда она не чувствовала себя столь одинокой.

— Доброе утро, дорогая.

— Ах! — Энн повернулась. — Я не слышала, как ты вошел.

— Где мой чай?

— Прости. — Она посмотрела на часы. Было около девяти. — Боже милостивый! Где Хетти, хотела бы я знать?

Поскольку Лайонел понятия не имел, где Хетти, он промолчал. Просто стоял в дверях в своем клетчатом халате и шлепанцах и ждал.

— Да, чай… — Энн налила воды в электрический чайник. — Ты будешь пить здесь?

Она надеялась на отрицательный ответ. Было что-то невозможно удручающее в его небритости, сизой щетине, беспощадно высвеченной утренним солнцем, нечесаных седых прядях. Надо сказать, халат всегда его старил.

— Нет. У меня нет времени сидеть здесь и предаваться пустой болтовне. — Лайонел воздел руку величественно-суровым жестом ватиканского прелата, сдерживающего толпы возбужденных паломников. — Принеси его наверх, я выпью, пока одеваюсь. Очень много дел. Мы должны возобновить поиски сразу после завтрака.

Энн пристально посмотрела на него. Поиски?

— Я съем только яйцо с беконом и кусочек поджаренного хлеба с помидором. — Он уже повернулся и пошел к двери, но, выходя, бросил через плечо: — И грибами с кладбища, если, конечно, их еще не украли.

У Энн с языка чуть не сорвалось, что, распрощавшись с церковью и ее окрестностями, муж и на грибы больше не имеет никакого права. Но, как и многое другое, что опасно вертелось на кончике языке, это замечание она проглотила. Или же оно повисло в воздухе, невысказанное, неизреченное?

Возвращаясь от холодильника к столу с упаковкой бекона и двумя яйцами, она краем глаза увидела в окно красный почтовый фургончик. Тотчас ей представились письма, падающие в проволочный короб, и с ней случился приступ непреодолимой дурноты. Это глупо, сказала она себе, соберись. Мерзкое послание, которое ты получила, принес не почтальон. И ты сделала все, что от тебя требовали. С чего бы писать тебе снова?

Она смотрела, как почтальон выходит из автомобиля. В это самое время у калитки появился Жакс, видно, вернулся с пробежки. Притормозил, забрал у почтальона письма, потом подбежал к дому, поднял козырек над почтовой щелью, просунул конверты внутрь и потрусил к гаражу.

Энн заставила себя заняться приготовлением завтрака. Для нее не будет ничего. Да и почти никогда не бывало. Лайонел забирал почту, с важным видом просматривал ее, пока ел свой тост, посыпая все вокруг промасленными крошками, потом уносил корреспонденцию к себе и еще некоторое время изучал письма за письменным столом, нацепив на лицо значительную мину.

Ну, вот и хорошо. Энн опустила яйца в кипящую воду, поставила таймер на четыре минуты, положила бекон на гриль. К тому времени, как Лайонел сойдет вниз, все будет в полном порядке.

Она представила себе, как он удивленно кричит из прихожей: «Сегодня есть кое-что для тебя, Энн». Если так и случится, если это «кое-что» окажется сродни вчерашнему, как она выкрутится? Выдаст себя, обязательно выдаст… Куда разумнее избежать объяснений, проверив почту первой.

Теперь Энн уже и не рассматривала другого варианта. Поспешно, пока не спустился муж, она бросилась в прихожую.

Она сразу увидела, что нет ничего тревожного. На всех конвертах имелись логотипы или названия фирм, на всех стояли штемпели. И все же она несколько раз просмотрела почту, перебирая конверты дрожащими руками. Даже обратную сторону проверила. Не вскрыт ли конверт и не заменено ли его изначальное содержимое чем-то иным?

Но все было хорошо. Сама не заметив, как затаила дыхание, Энн теперь отпустила его на волю, медленно, с силой выдохнув. Ослабевшая от облегчения, она привалилась к двери. Но эта мирная передышка была прервана сердитым окриком из кухни. И еще она почувствовала вонь, запах горелого бекона. На ходу придумывая оправдания, Энн поспешила в кухню.

— Столько беспокойства вам из-за нас.

— Вовсе нет. У меня ничего особенного не было намечено на сегодняшнее утро.

По правде говоря, Валентин наслаждался. «Мало что, — думал он, — приносит больше удовольствия, чем вовлеченность в чужие несчастья. Тебе это ничего не стоит, а сколько интересных хлопот, эмоционально насыщенных, животрепещущих разговоров, которых в обычных обстоятельствах стараешься избегать».

Жаль только, фотоаппарата не нашлось под рукой. Запечатлеть лицо миссис Лезерс после его реплики о муже, когда ее наконец осенило. При всей незаурядной способности передразнивать ближнего своего Вэл не смог бы, и сам это знал, изобразить ту непередаваемую мину виноватого припоминания. А сказала она только: «Я ведь помнила… было еще что-то…» Ему стоило большого труда сохранить невозмутимое лицо.

Решили, в общем, что, раз уж оказались в Каустоне, будет разумно зайти в полицейский участок и заявить о пропаже Чарли. Правда, на всякий случай они сначала позвонили домой к миссис Лезерс — проверить, не вернулся ли супруг в ее отсутствие.

Вэл думал, что их проведут в какое-то специальное помещение, но дежурный констебль просто положил на стойку желтый бланк и велел миссис Лезерс его заполнить, предупредив, что, если возникнут затруднения, он к ее услугам.

— Здесь много странных вопросов, — заметила миссис Лезерс, добросовестно заполняя бланк. — Шрамы, заикание и всякое такое. Этническая принадлежность. Чарли это не понравилось бы.

Вэл изучал плакаты на стенах. Ни один из них не радовал. Лицо молодой девушки, все в кровоподтеках и шрамах: «НЕ САДИСЬ ЗА РУЛЬ ПЬЯНЫМ!» За стеклом запертого автомобиля задыхается золотистый лабрадор: «КОГДА ВЫ ВЕРНЕТЕСЬ, ОН МОЖЕТ БЫТЬ УЖЕ МЕРТВ!» Шприц со сломанной иглой, перечеркивающий номер телефона горячей линии. Он уже узнал больше, чем хотелось бы, о колорадском жуке, когда вдруг сообразил, что миссис Лезерс о чем-то его спрашивает.