— Ты не представляешь, что для нас сделал...

— Я просто делаю свою работу, дальнейшее зависит от тебя.

Кэл содрогнулся.

— Роман, это меня и приводит в ужас. Диана не желает жить со мной. Хочет, чтобы меня в ее жизни вообще не было.

— Ребенок обеспечит тебе время, нужное, чтобы снова ее завоевать. Она любила тебя до несчастного случая. Она полюбит тебя опять.

«Аннабелл сказала то же самое».

— Ты, как и я, уверен, что память к ней не вернется.

— Я этого не говорил.

— И не надо. Ты нутром чувствуешь. Я тоже.

— Не теряй надежды, Кэл. Потеря памяти — вещь неизученная. Всякое может случиться. Возможно, в один прекрасный день все образуется...

— Благодаря тебе и всем вам я верю, что смогу пережить эту ночь, — невнятно пробормотал он. — Когда уезжал из больницы, я думал, что это невозможно. Передай своим ребятам, как я им благодарен.

— Хорошо.

— Настанет день, и я сумею выразить всю глубину моей признательности. Мы еще поговорим, Роман.

— Удачи тебе.

— Какая красота! — воскликнула Джейн, вталкивая кресло-каталку в палату. — У вас столько друзей, что не хватает ваз и столов, чтобы расставить цветы!

Они только что вернулись с рентгена. Диана выбралась из кресла и прошла несколько шагов, чтобы сесть на кровать. В изумлении она обвела взглядом комнату. Больничную палату, заполненную роскошными букетами, было не узнать.

Ее взгляд привлекли три дюжины красных роз, возвышающихся над остальными цветами. Их запах распространялся по всей комнате. Она подозревала, что розы — от мистера Ролинза. Записка это подтвердила.

«В один прекрасный день все образуется... Кэл».

Зря, конечно, он утруждал себя, но сегодня она не испытывала к нему враждебности. Если бы вчера он не нарушил больничные правила, ей бы не удалось увидеть ребенка, побыть возле него и даже покормить.

Она провела беспокойную ночь, обдумывая, стоит ли позвонить мужу и попросить его помочь найти способ остаться подольше в больнице, чтобы быть рядом с ребенком. За прошедший день она убедилась, что к мистеру Ролинзу все относятся с уважением.

А что будет, когда ее выпишут из больницы? Станет ли он и дальше поддерживать ее, когда узнает, что она хочет снимать квартиру?

И как скоро можно будет поставить вопрос о разводе?

Ответов на эти вопросы не было. Пока не было. Сейчас самое важное — Тайлер. Оставалось только убедить психиатра, что она в состоянии заботиться о малютке.

— Я пойду за другой тележкой.

— Вы не можете по пути узнать номер моего домашнего телефона? Я хочу позвонить мужу, если он еще не ушел из дома.

— С удовольствием. Я пойду, а вы пока почитайте присланные вам карточки. Начните хотя бы с этой. Вы когда-нибудь видели такие красивые голубые гортензии?

Диана послушно взяла карточку, но мысли ее были о ребенке. Послание было ей совсем неинтересно.

«Дорогая Диана!

Мы узнали про несчастный случай и в этот уикенд прилетим из Нью—Йорка. Даже если ты нас не узнаешь, сейчас тебе нужны друзья.

С любовью Дженни и Юрий».

Диана нахмурилась. Лучше бы они оставили ее в покое, кто бы они ни были.

Расстроенная неспособностью что-нибудь вспомнить, она положила записку на ночной столик.

Еще одни благожелательные незнакомцы.

Все вокруг такие добрые, заботливые и чуткие, что можно с ума сойти, думала Диана. Никто не хочет понять, что ей нужен только Тайлер.

В дверь постучали.

— Диана?

Этот глубокий мужской голос мог принадлежать только одному человеку. У нее заколотилось сердце, когда она поняла, что это мистер Ролинз, появившийся раньше, чем она ожидала. Ну и ладно. Зато не придется звонить.

— Входи. Я одета.

Зная, что оба врача с утра придут на осмотр, Диана встала пораньше и сделала макияж.

Кэл вошел, и она заметила, что на этот раз он одет попроще, в легкие брюки и белую трикотажную рубашку.

— Доброе утро, Диана. Похоже, сегодня ты чувствуешь себя лучше.

— Да. Спасибо за розы. Они чудесны.

— Я знаю, ты любишь такие.

Наступило тягостное молчание. Опасаясь заговорить о ребенке — а вдруг сегодня он не захочет помогать? — она спросила:

— Ты играл в гольф?

Вопрос вызвал у него недоуменную гримасу.

— Почему ты так решила?

— Не знаю. Может быть, из-за одежды.

— Я не играю в гольф.

— А я? — Рука нервно прижалась к горлу.

— Нет. Никто из нас не интересовался спортом.

У нее сложилось впечатление, что она обидела его, сама того не желая. Ужасное ощущение — чувствовать себя виноватой в том, за что не отвечаешь. Нельзя затягивать эту ситуацию.

— Я... я как раз собиралась тебе звонить.

— Тебе что—то было нужно?

Простой вопрос почему—то поверг ее в смятение.

— Попросить об одолжении.

Опять напряженная пауза.

— О каком?

— Если ребенку предстоит оставаться в больнице еще несколько дней, я хотела бы, чтобы меня пока не выписывали. Я надеялась... Может, ты попросишь врачей, чтобы меня еще подержали здесь? Я могла бы ухаживать за ним.

— Я уже договорился, у тебя будет постоянный пропуск в детское отделение.

— Что?! — Она уставилась на него, пытаясь осознать сказанное.

— Я сделал больше. Когда он поправится, ты можешь взять его домой.

Она всхлипнула.

— Мне разрешат?

— Конечно.

Сердце ее болезненно забилось.

— Я не сплю?

Его рот тронула полуулыбка.

— Нет. Подожди радоваться, ты должна знать, что есть некоторые условия.

— Я согласна на любые условия!

Кэл нахмурился.

— Это не так просто. Условия касаются нас обоих. Вот почему я пришел пораньше. Я должен обсудить это с тобой до того, как ты встретишься с доктором Билом.

— Что значит — касаются нас обоих? — Она не понимала его.

— Как я уже говорил, ребенок находится под юрисдикцией суда. Когда он будет здоров, его передадут службе опеки. Таков закон. Однако наш друг Роман поднажал на некие высокие инстанции, и, если мы с тобой согласны стать его приемными родителями, нам разрешено взять ребенка до официального решения об усыновлении.

—Но...