этот эффект, императорский дворец непременно сгорел бы. Но, как уже было сказано, его величество весьма разгневался за осквернение покоев его супруги Атевазиле. И этот мой проступок стал, похоже, последней каплей, переполнившей чашу высочайшего гнева. Скверный каламбур, но такова истинная картина происшедшего.

Но об этом я узнал не сразу. Тогда же, непосредственно после гашения пожара описанным оригинальным методом, я пребывал в обманчивой уверенности в неизменной и даже усилившейся императорской милости. Как же иначе: это именно я спас государство от поражения, многократно усилив его, и именно я спас множество жизней от неминуемой и ужасной гибели в огне! О неаппетитности метода я сейчас думал даже с усмешкой.

Словом, в таком вот безмятежном расположении духа я гулял по Мильдендо, перешагивая через стены и дома, заглядывая в окна верхних этажей, знакомясь с обыденной жизнью маленьких человечков, чьим невольным пленником сделала меня судьба. Иной раз я совершал немалые переходы в соседние города и деревни, где тоже видел немало любопытного. Мне было интересно наблюдать за тем, как паслись в зеленых лугах многочисленные стада коров, каждая размером с нашу мышь; как отважные рыбаки выходили в море на добрых сто ярдов от берега; что же до лодок, то самая большая из них вряд ли превышала размерами мой башмак.

Удовлетворив свое любопытство, я возвращался вечерами к себе, огибая столицу с запада или востока — в зависимости от маршрута моего путешествия.

Вот так однажды, после прогулки к ближайшей деревне (там угощали меня местным вином, необыкновенно тонкого вкуса; я ограничился одной лишь бочкой, что-то около полупинты) я обратил внимание на оживление, царившее во дворце Гольбасто Момарена. Горели факелы у входа, окна в правом крыле были ярко освещены. Я вспомнил, что сегодня должно было состояться очередное заседание Тайного совета, и остановился, чтобы полюбоваться на то, как разъезжаются по своим домам самые влиятельные особы государства, сопровождаемые многочисленными слугами и телохранителями. Зрелище это меня всегда восхищало своей пышностью и, одновременно, сходством с механическими игрушками, которые я видел в Англии. Я вытащил из кармана подзорную трубу и принялся увлеченно рассматривать эту удивительную картину.

Вот с отрядом конных лучников верхом покинул дворцовую площадь адмирал Болголам. Казначей Флимнап предпочел карету с пешим эскортом; судья же Бельмаф, напротив, медленно шествовал пешком, а сопровождали его столь же медленно передвигающиеся конные лакеи. Генерал Лимток следовал позади огромного арбалета, который толкали впереди десять рослых гвардейцев. Обер-гофмейстер Лелькен восседал в открытом портшезе.

Спустя какое-то время у дворцовых ворот остались только двуконная коляска Рельдреселя и закрытый портшез кормолапа Гурго. Вскоре я увидел его, почти бегом выбежавшего на площадь. Кормолап сел в портшез, носильщики разом подняли его. У дворца остался лишь относительно скромный экипаж Рельдреселя.

Носилки флестрин-наздака свернули на улицу, ведущую к городским воротам. Эти ворота находились как раз напротив моего дома. Я предположил, что друг мой направляется ко мне, спрятал трубу и пошел быстрее, стремясь опередить его. Особых усилий мне это не составило, десяток шагов — и я оказался у своего дома. Предположение мое подтвердилось: спустя примерно полчаса в городских воротах появился портшез кормолапа Гурго. Еще через некоторое время он оказался у входа в мое жилище. Он был чрезвычайно озабочен. Я полагал, что его озабоченность вызвана предстоящей моей поездкой в Блефуску. Оказалось, что к Блефуску его визит имел лишь косвенное отношение. Отпустив носильщиков, он сообщил, что хочет переговорить со мной с глазу на глаз. Уверен ли я в том, что нас никто не подслушивает? Я был удивлен, но ответил утвердительно, и тогда он мне поведал об ужасных вещах[3].

Оказывается, относительно моей особы за последнее время прошло несколько заседаний Тайного совета. Б конце концов решение было принято сегодня, и флестрин-наздак поспешил меня с ним ознакомить до того, как его начнут осуществлять слуги императора.

Заметив на его лице серьезную озабоченность, я и сам испытал тревогу, смешанную с удивлением. Гурго между тем извлек из кармана свиток (это оказалась копия решения Тайного совета) и зачитал мне его. Несмотря на то, что мы оставались наедине, Гурго читал еле слышно. Мне пришлось напрягать слух изо всех сил, стараясь не упустить ни слова.

После моего отказа участвовать в полном завоевании Блефуску, а особенно после принятия мною приглашения соседнего монарха, его величество Гольбасто изволил разгневаться на меня. Воспользовавшись этим, мои враги в Тайном совете, Болголам и Флимнап, убедили повелителя в том, что я намереваюсь ему изменить и что мой предстоящий визит в Блефуску — не просто дань вежливости, но попытка сбежать из Лилипутии и перейти на службу к ее заклятым врагам. Его величество благосклонно принял их клевету, и они поспешили составить гигантский список моих преступлений, сведенный в три параграфа. Причем первым среди обвинений шел злосчастный способ, которым я погасил пожар в королевском дворце. Оказывается, это действие, согласно какому-то старому закону приравнивалось к тому, что у европейских юристов называется crimen laesae majestatis — «преступное оскорбление величества», и наказывалось соответствующим образом.

Мои враги оказались настроены решительно и требовали от его величества, чтобы я был умерщвлен. В этом они сходились, хотя, как поведал мне Гурго, между адмиралом Болголамом, казначеем Флимнапом и генералом Лимтоком имелись разногласия относительно вида казни. Генерал Лимток предлагал, выманив меня из моего жилища и отправив в путешествие по стране (под строгим присмотром нескольких тысяч арбалетчиков), завести меня в горы и там обрушить мне на голову заранее приготовленный камень необходимых размеров. Казначей считал, что предпочтительнее изготовить огромный топор, закрепив который над входом в мой дом, легко можно было бы обезглавить меня, едва я сунусь в дверной проем. Этот топор в подвешенном состоянии должны были держать пятьсот лошадей. Адмирал же советовал не мудрствуя лукаво поджечь мой дом, предварительно окружив его двадцатитысячной армией, вооруженной отравленными стрелами, или, в крайнем случае, приказать слугам, денно и нощно заботившимся обо мне, пропитать сильным ядом мою рубаху.

— Но, — закончил свой рассказ кормолап, — его величество решил проявить милость и не предавать вас смерти. Вместо этого он склонился к предложению вашего друга тюрлилака Рельдреселя.

Я с трудом удержал радостное восклицание. Все-таки верные друзья у меня имелись даже в этом чужом мире.

Слова благодарности в адрес Рельдреселя, однако, замерли на моих устах, когда я услышал, в чем именно заключалась милость, предложенная им Тайному совету.

— Его превосходительство высказал опасения относительно последствий разложения столь огромного тела, как ваше, — объяснил Гурго. — Он предложил ослепить вас, с тем чтобы вы, лишившись зрения, оказались целиком зависимы