Кровь потекла по его рубашке – по рубашке того парня, которого они похитили с берега. Ноготь на большом пальце рассек ему десну, но это ничего – ему стало лучше, теперь он понял слово, которое замерло тогда у нее на губах. Не надо говорить по-японски, чтобы понять слово «смерть». Так заканчивалась и опера, он был уверен. Вот что случилось с юношей и девушкой в лодке. На самом деле их история не была печальной. Это была любовная история – юноша и девушка, по крайней мере, знали свою судьбу, и они никогда не будут одиноки.

Впереди их ждали новые похищения – год за годом. Была престарелая женщина, на которую они напали на берегу острова Нишино. Она закатала штаны и смотрела в фотоаппарат, установленный на трех деревянных ножках. У нее были седые, растрепанные волосы, и она пошла с ними, не сопротивляясь, – в обмен на портрет Чон До. Был японский климатолог, которого они отыскали на айсберге в проливе Цугару. Они забрали все его научное снаряжение и красный каяк. Был и фермер на рисовом поле, инженер, проектирующий дамбы, и женщина, которая призналась, что пришла на берег утопиться.

А потом похищения прекратились – так же неожиданно, как и начались. Чон До направили в языковую школу, где он должен был целый год учить английский. Он спросил дежурного офицера, считается ли новое назначение вознаграждением за то, что он не позволил сыну министра сбежать. Офицер взял старую военную форму Чон До, его книжку с карточкой на алкогольные напитки и купоном на проституток. Увидев, что книжка заполнена почти до конца, он улыбнулся. «Конечно», – сказал он.

Маджон-ни, в горах Онджин, оказался намного холоднее Чхонджина. Чон До радовался, что приходилось носить голубые наушники, потому что они заглушали бесконечный грохот танковых учений расположенной здесь Девятой механизированной роты. В школе никто не горел желанием учить Чон До английскому. Он просто транскрибировал, учил слова и грамматику по записям в наушниках, а затем печатал все это – буква за буквой – на пишущей машинке. «I would like to purchase a puppy», – говорил женский голос в наушниках, и Чон До печатал это. Под конец в школе появился настоящий учитель – печальный человек, склонный к депрессии, которого Пхеньян вызвал из Африки. Он не говорил по-корейски и постоянно задавал ученикам мудреные вопросы, на которые невозможно было ответить, что помогло им мастерски овладеть вопросительными предложениями.

Целый год Чон До удавалось избегать ядовитых змей, занятий по самокритике и столбняка, который поражал солдат почти каждую неделю. Начинался он вполне безобидно – поцарапаешься о колючую проволоку, порежешься о край жестяной банки, а потом поднимается температура, начинается дрожь и, наконец, происходит спазм мышц, после которого тело становится скрюченным и одеревеневшим настолько, что его невозможно положить в гроб. За такие достижения Чон Дон получил в награду пост радиста на борту рыболовного судна «Чонма», для прослушивания военных сообщений в Восточном море. Его разместили в кормовом трюме, в стальной комнате, где помещались только стол, стул, пишущая машинка и радиоприемники, выкраденные с затонувших во время войны американских самолетов. Трюм освещался только зеленоватым свечением прослушивающего оборудования, которое отражалось в сочившейся из-под двери воде, отчего пол всегда был скользким. Даже после трех месяцев пребывания на корабле Чон До не мог не представлять себе того, что находится по другую сторону этих металлических стен: помещения с плотно уложенной рыбой, жадно глотающей воздух в ледяном сумраке.

Они пробыли в международных водах семь дней, опустив северокорейский флаг, чтобы не нарваться на неприятности. Сначала гнались за глубоководной макрелью, затем за косяками пугливой скумбрии, которая поднималась на поверхность в редких лучах солнца. А теперь охотились на акул. Всю ночь «Чонма» преследовала акул, закинув ярус с сотнями крючков на краю морской впадины, а на рассвете Чон До услышал скрежет лебедки и шлепки – акул поднимали из воды и бросали на палубу.

От заката до рассвета Чон До прослушивал повседневные радиосообщения: в основном их передавали рыболовецкие суда, паром, шедший из Уичи во Владивосток, и даже две американки, которые совершали кругосветное плаванье, – одна гребла ночью, другая днем, опровергая предположения команды о том, что они направились в Восточное море, чтобы заняться друг с другом сексом.

В снастях «Чонма» скрывалась мощная решетчатая антенна, а над штурвалом – направленная антенна, вращающаяся на 360 градусов. США, Япония и Южная Корея – все они зашифровывали свои военные передачи, так что слышны были лишь обрывки слов и скрежет. Но сколько этого скрежета, откуда и когда – видимо, имело большое значение для Пхеньяна. Тщательно задокументировав это, Чон До мог слушать все, что хотел.

Команде корабля не нравилось его присутствие на борту. У него приютское имя, и всю ночь он стучит на своей пишущей машинке в кромешной тьме. Словно из-за человека, чья задача – распознавать и фиксировать любые признаки опасности, вся команда – молодые парни из порта Кинджи – тоже чувствовали в воздухе опасность. Да еще и капитан. У него были свои причины опасаться, и каждый раз, когда Чон До заставлял его менять курс, чтобы отследить необычные сигналы, ему приходилось сдерживать раздражение по поводу такого невезения – прослушки на борту. Только когда Чон До стал рассказывать команде о приключениях двух американок, совершающих кругосветное плаванье, отношение к нему изменилось.

Выполнив ежедневные обязанности по военной прослушке, Чон До бороздил радиоволны. Прокаженные посылали сообщения, и слепые тоже, и семьи заключенных в Маниле, которые передавали свои новости в тюрьмы, – весь день они проводили в очереди, чтобы рассказать о школьных оценках, детских зубках и новой работе. А доктор Рандеву каждый день делился своими эротическими фантазиями, называя координаты своей яхты. На Окинаве работала станция, сообщавшая внешние признаки людей, от которых отказались американские военные. Раз в день Китай передавал признания заключенных, и неважно, что признания были принудительные, ложные, да и звучали на языке, которого он не понимал. А потом появилась девушка, которая гребла в темноте. Каждую ночь она делала передышку, чтобы сообщить свои координаты, самочувствие и атмосферные условия. Часто она рассказывала о своих наблюдениях – стаи птиц, мигрирующих по ночам, китовая акула, охотящаяся за мелкими рачками прямо под носом ее судна. Она говорила, что научилась видеть сны даже во время гребли.

Почему эти люди, говорящие на английском, посылают сообщения так, словно читают вслух свой собственный дневник? Если б корейцы так говорили, может, Чон До понял бы их намного лучше. Он бы понял тогда, почему одни люди безропотно принимают свою судьбу, а другие нет. Почему люди иногда обходят все приюты в поисках одного конкретного ребенка, хотя любой малыш сгодится. Почему все рыбаки «Чонма» сделали себе на груди татуировки с изображением жен, а он – сидит в наушниках в темном рыбном трюме на судне, которое каждый месяц двадцать семь дней проводит в море.

Не то чтобы он завидовал тем, кто греб днем. Свет, небо, вода – на все это не обращаешь внимания днем. А ночью именно это и пытаешься разглядеть. Вглядываешься в звезды, вглядываешься в темные волны и удивительный платиновый блеск их гребней. Днем никто не станет разглядывать кончик сигареты, и когда солнце светит в небе, кому придет в голову выставлять «дозорных»? А ночью на «Чонма» царили тишина и покой. У членов команды появлялся такой взгляд – одновременно отрешенный и обращенный внутрь. Скорее всего, на таком же рыбацком судне сидит еще один знаток английского языка, бесцельно прослушивающий радио с восхода до заката. Наверняка такой же неприметный дешифровщик, как он сам. Он слышал, что языковая школа, где действительно учили говорить по-английски, находится в Пхеньяне, и там учились янбаны – дети элиты, которые проходили военную подготовку как обязательное требование Партии, а затем отправлялись на дипломатическую стезю. Чон До представлял себе их патриотические имена и модную китайскую одежду, в которой они проводили время в столице, разучивая диалоги о том, как заказывать кофе и покупать иностранные лекарства.