– Я должна была помыть полы наверху, но меня никто не предупредил, что в палатах могут быть пациенты! – заголосила девочка. Она в отчаянии посмотрела на воду, разлившуюся на половину палаты. – Боже милосердный, если сестра Эмерентия узнает…

Я слезла с кровати и помогла ей вытереть лужу. Дело шло очень медленно – мы собирали воду двумя тряпками, которые выжимали в ведро.

– Ты боишься сестру Эмерентию? – осторожно спросила я.

– Сестру Эмерентию боятся все! Даже доктор Хагман. Хоть он и главный врач, а здесь всем распоряжается сестра Эмерентия. – Увидев, что я помогаю ей вытирать лужу, девочка повеселела. – Кстати, как тебя зовут? – спросила она.

– Стина.

– А меня – Кристина! Ты откуда?

– Из Гельсингфорса.

– О! – воскликнула Кристина, и на её лице появилось мечтательное выражение. – Никогда не бывала в Гельсингфорсе. Там правда очень красиво?

Я задумалась. Улица Шёмансгатан на самом деле так себе, но липовый парк Эспланада и дома вокруг Сенатской площади очень даже хороши. Просто я никогда об этом не думала.

– Да, там довольно красиво.

– Могу себе представить. А я живу совсем недалеко отсюда, на хуторе Брюксбакке. Отец разводит лошадей, мать работает на маслобойне. Хутор у нас большой. Но я мечтаю стать медсестрой! Только сперва надо попасть в институт, а это, поверь мне, нелегко. Ты хорошо читаешь?

– Ну да.

Этим своим умением я по праву гордилась. В школу я давно уже не могла ходить, но вместо этого, лёжа в своей постели на кухне, читала всё, что попадётся. Братья и сёстры приносили мне газеты, брошюры и листовки, да ещё наш учитель Франссон посылал мне свои книги, разрешая взять их на время. Очень любезно с его стороны. Так что за то лето, когда почти всё время лежала в постели и кашляла, хотя бы читать я научилась очень хорошо.

– Эх, если бы я лучше умела читать! – вздохнула Кристина. – Чтобы стать медсестрой, надо столько всего знать! А я вот только полы умею мыть, да и то плоховато, как ты заметила. А кто тебя лечит – доктор Функ?

– В основном доктор Хагман.

– Жаль. Доктор Функ такой красивый, тебе не кажется?

– Да, пожалуй.

– Будем надеяться, скоро появятся новые доктора. До пожара их было целых пятнадцать!

– Так ты работала здесь и до пожара?

– А как же! Но, слава богу, меня не было в тот вечер, когда тут заполыхало.

– А что, горел весь санаторий?

– Нет-нет, только восточный флигель. Но дым разнесло по всему зданию, и санаторий пришлось закрыть на проветривание. Восточный флигель до сих пор заперт. Какое счастье – я никогда в жизни не осмелилась бы мыть там полы.

– Почему?

Кристина закатила глаза от страха и возбуждения:

– Из-за них, конечно! Из-за тех, кто остался в здании и не смог выбраться, когда начался пожар.

Я сглотнула.

– Их было много… тех, кто сгорел?

– Не сгорел, а задохнулся в дыму. Разве не ужас? Приехали сюда ради свежего воздуха – а в результате умерли от ядовитого дыма.

– Как страшно.

Не знаю почему, но я испытала облегчение при мысли, что те, кто погиб на пожаре, умерли от дыма, а не от огня. Для того, кто уже умер, это не имеет значения, но я ужасно боялась пламени. Хуже судьбы не придумаешь. Лучше уж задохнуться. По крайней мере, мне так казалось.

Внезапно Кристина вздрогнула:

– Ой, что-то я заболталась, мне ведь ещё несколько отделений нужно убрать! Пора идти работать дальше.

Тут у меня мелькнула мысль, что Кристина, наверное, знает санаторий не хуже Рубена. Может, всё же спросить?

– Кристина, постой-ка: двадцать третье отделение – это где?

Кристина, которая тем временем уже начала собирать свою швабру и тряпки, замерла и с изумлением уставилась на меня:

– Двадцать третье отделение? Но почему ты об этом спрашиваешь?!

– Не важно. Просто скажи – далеко туда идти?

– Двадцать третьего отделения больше нет. Это одно из отделений восточного флигеля, которое сильно пострадало от пожара. Но сейчас мне и правда надо бежать. Пока, Стина! И спасибо за помощь!

Кристина прогромыхала по коридору и нырнула в следующую палату. А я так и осталась стоять, совершенно сбитая с толку.

В тот вечер я долго не могла заснуть. Меня не покидало очень странное чувство.

Наверняка всему найдётся разумное объяснение. Во-первых, я могла неправильно расслышать. Может быть, Рубен вовсе не говорил, что лежит в двадцать третьем отделении, а назвал тринадцатое, или седьмое, или какое-нибудь ещё. Или он разыгрывает меня, что тоже вполне возможно.

Но всё же… Что-то заставило меня поёжиться, хотя я и так уже замёрзла. Почему Рубен никогда не появляется днём? Мне не каждый день разрешают выходить в парк, но в те дни, когда меня не выпускают, я обычно сижу и подолгу смотрю в окно. Теперь мне удаётся, встав на скамеечку, вскарабкаться на подоконник, и я подолгу просиживаю там. Я видела других пациентов, медсестёр и автомобили, подъезжающие ко входу. Но Рубена я никогда не видела. А выглядел он здоровее меня, значит, его должны хоть иногда выпускать погулять.

Мне снова стало казаться, что Рубен мне просто приснился. Но разве можно дважды увидеть один и тот же сон… Или я так схожу с ума?

Чтобы отвлечься, я написала письмо домой. Рассказала немного о пожаре и обо всех ваннах, стоящих в помывочной. А в конце приписала:

Странное дело – из дома мне не прислали ни одного письма. Но, вероятно, случилось то, что я и предполагала, когда ехала в санаторий «Малиновый холм». Матушка, сёстры и братья начали привыкать к тому, что меня с ними нет. Может быть, они уже стали меня забывать? Ну и хорошо: значит, они не так расстроятся, когда я умру. Но всё равно – маленькое письмишко меня бы очень порадовало.

Дни в «Малиновом холме» всё больше сливались в один. Они были похожи друг на друга как близнецы. Я просыпалась, ела, отдыхала, меня осматривали, потом я снова ела, отдыхала, меня мыли, и я ложилась спать. Иногда мне разрешали немного погулять, иногда доктор Хагман или доктор Функ решали, что я плохо себя чувствую и выходить мне не стоит.

Здоровее я не стала – скорее наоборот. Теперь я кашляла ещё больше, чем раньше, и стала очень быстро уставать. Но когда через несколько дней я снова написала письмо родным на Шёмансгатан, им об этом я ничего не рассказала. Я рассказала про лифт и богатых дам, дышащих воздухом, лёжа на веранде, хотя они вовсе не больны.