В коридоре послышались шаги, и в палату гуськом зашли доктор Хагман, доктор Функ и сестра Эмерентия. Сестра Петронелла быстро поднялась со стула.

– Нет, вы посмотрите, кто у нас тут проснулся! – ласково проговорил доктор Хагман.

Странные слова: кто же ещё мог проснуться? Ведь я единственный пациент во всём отделении.

Процедуру осмотра я уже выучила наизусть. Доктор слушал мне грудь, потом спину. Мне велели глубоко вдохнуть и осторожно покашлять. Затем, глядя на свои карманные часы, доктор считал удары моего сердца, а потом заглянул мне в рот и в уши.

– В дальнейшем я буду лично контролировать приём Стиной лекарства, – заявил доктор Хагман. Со своими коллегами он говорил более величественно, чем со мной. Сейчас его голос звучал почти по-королевски. – Временно удвоим дозу.

– Да, доктор Хагман, – ответила сестра Эмерентия.

Сегодня она показалась мне не такой, как обычно. Строгой, как всегда, но какой-то безумно усталой. И, когда она посмотрела на меня, взгляд её был не презрительным, как раньше, а почему-то печальным. Но она быстро отвела глаза и уткнулась в свои записи.

Доктор Хагман открыл принесённый с собой портфель и достал большую бутылку из коричневого стекла. Налив в стакан изрядную дозу, он протянул его мне:

– Вот так-то, дружочек. Лучше проглотить это сразу. От промедления оно, к сожалению, вкуснее не станет.

Я залпом осушила стакан. Да и не такое уж оно отвратительное, это лекарство. Немного вязкое, но не горькое.

– Умница, девочка, – и доктор Хагман похлопал меня по плечу.

Сестра Петронелла просидела со мной целый день. Мне с ней понравилось, она читала вслух кое-что из своей газеты. Это была газета для дам, и там говорилось в основном о платьях, и пудре, и всяком таком, не очень интересном, но сестра Петронелла, видимо, считала, что это жутко важно. Увлёкшись статьёй под заголовком «Чего господа не потерпят у молодых дам», она, кажется, забыла о моём существовании – полностью погрузилась в текст и в какой-то момент перестала читать вслух. Но я успела выяснить, что нельзя слишком много хихикать, громко разговаривать и чересчур усердствовать с духами. Пожалуй, Эдит полезно было бы всё это узнать.

После ужина и лекарства меня оставили одну, наказав дёрнуть за верёвочку, если мне станет хуже.

Головокружение, которое я ощущала весь день, теперь прошло, и было даже приятно остаться на некоторое время наедине со своими мыслями. Множество их крутилось в моей голове, и большинство касалось Рубена.

Пока у меня не было возможности расспросить его про двадцать третье отделение. И вообще странно, что он так запросто вошёл накануне в мою палату, даже строгая сестра Эмерентия не устроила ему выволочку.

Кроме того, я думала об Эсмеральде. Почему она приехала в «Малиновый холм», если у неё болят не лёгкие, а сердце? Это же санаторий для лёгочных больных. Для сердечников тоже наверняка есть масса больниц – почему же она не отправилась в одну из них? И осталась ли она здесь или уже уехала домой в своём роскошном автомобиле?

И что делал в восточном флигеле доктор Хагман? Входить туда, похоже, опасно для жизни – даже если ты главный врач.

Во всяком случае, одно дело у меня было точно запланировано: написать домой. Мне стало хуже, и, наверное, самое время подготовить их к печальным новостям. До этого я писала только, что у меня всё хорошо. А ведь никогда не знаешь, какое письмо окажется последним.

Но как написать о таком? «Здравствуйте все, я скоро умру»? Нет, так получается слишком в лоб. Я долго билась, прежде чем мне удалось написать несколько строк о том, что произошло. Про поездку на лифте тоже написала – братьям и сёстрам такое точно будет интересно. Затем я написала на обороте адрес матушки, заклеила конверт и положила его к себе на комод, рядом с «Робинзоном». И сразу заснула.

Все были уверены, что как только мной займётся лично сам главный врач, я начну поправляться. Однако лучше мне не стало. Напротив, становилось всё хуже, хотя теперь мне давали двойную дозу лекарства. Все удивлялись: загадка, да и только.

А я не удивлялась. Я-то загадку разгадала. Это случилось примерно через неделю после того, как мне удвоили дозу лекарства.

Во время утреннего обхода доктор Хагман сидел на краешке моей постели, позади него стояла сестра Эмерентия. Доктор попросил её подать бутылочку с лекарством – и что сделала сестра Эмерентия? Вместо того чтобы дать бутылочку, стоящую на столе, она достала из кармана передника в точности такую же и протянула ему! Доктор ничего не заметил, а я была слишком вялая, чтобы произнести хоть слово. У лекарства оказался такой ужасный вкус, что я вся сморщилась. В тот момент у меня не было сил, чтобы задуматься над тем, что произошло, но позднее я всё поняла.

Существовало только одно объяснение. Сестра Эмерентия собирается меня отравить. То есть, может, и не отравить, но подменить моё лекарство на другое, от которого я просто не поправлюсь.

Поэтому-то мне и становилось всё хуже и хуже. Сестра Эмерентия невзлюбила меня с первого взгляда. Возможно, ей не нравится, что какая-то оборванка получает дорогостоящее лечение совершенно бесплатно. Наверняка именно поэтому в четырнадцатое отделение не кладут других пациентов. Кристина сказала, что в «Малиновом холме» всем заправляет сестра Эмерентия – и теперь та решила, что никаких бедняцких детей сюда больше привозить не будут, а тот единственный, который уже есть, должен умереть.

Конечно же, дело обстоит именно так, и я почувствовала себя очень умной, когда смогла всё это вычислить.

Наверное, нужно было рассказать обо всём доктору Хагману или сестре Петронелле, но я была так слаба, что сил на разговоры не хватало. Несколько раз я пыталась, но успевала заснуть, так и не дойдя до самого главного. Всё казалось каким-то перепутанным, я не знала точно, сплю я или бодрствую.

Кроме того, не так уж и важно, что сестра Эмерентия пытается меня убить. Я ведь уже давно знаю, что скоро умру. Теперь, похоже, я дойду до этой главы раньше, чем предполагала, но это не так уж и плохо. Домашние уже забыли обо мне – об этом я догадалась потому, что они не написали мне ни одного письма. Значит, пусть всё так и идёт, как идёт. А как приятно будет избавиться от боли в груди!

Единственное, что меня огорчало, так это то, что я так и не оставила завещание. А теперь я чувствую себя такой вялой, что не в состоянии написать ни строчки.

А дальше произошло нечто странное! Всё изменилось! В течение двух недель мне становилось всё хуже и хуже, но внезапно я снова почувствовала себя лучше. Из лёгких уже не неслись такие страшные хрипы, горло больше не болело, и сама я стала гораздо бодрее.