Но посидеть я успела недолго – на крыльце появилась сестра Петронелла и позвала меня.

– На сегодня хватит свежего воздуха, – бодро крикнула она. – Пора в дом!

Я послушно поплелась к ней, и когда подошла ближе, улыбка сестры Петронеллы угасла:

– Боже, как вы выглядите! Глаза совсем красные! И к чему вы такому прислонялись, ради всего святого, – платье совершенно чёрное!

– Ой… – Должно быть, угол, в котором я пряталась от доктора Хагмана, был весь в саже. – Наверное, я села на грязную скамейку, – солгала я.

– Тогда нам надо поспешить, пока этого не заметила сестра Эмерентия, – проговорила сестра Петронелла, – а то нам обеим попадёт.

Мы прошли через холл, и я случайно бросила взгляд в сторону коридора, который вёл к кабинету доктора Хагмана и дальше в восточный флигель. Возможно, мне показалось, но я увидела вдалеке Рубена, который, смеясь, махал мне рукой. Впрочем, это наверняка была галлюцинация, ибо в следующую секунду он уже исчез.

В тот вечер мне стало хуже. Я дрожала, мне было холодно, и я без конца кашляла – так, что в конце концов уже не чувствовала горла. В груди болело, а когда я закашлялась особенно сильно, на белую простыню упало несколько капелек крови.

О нет!

Именно в этот момент вошла сестра Ингеборг с моим ужином. Отпустив тележку, она кинулась ко мне:

– Бедное дитя, почему же вы не позвонили?

Ах да, верёвочка! Я про неё совсем забыла. Но дёрнуть за неё я всё равно бы никогда не посмела. Кровь на простыне я видела и раньше – разве это считается экстренной ситуацией?

Теперь же сестра Ингеборг изо всех сил дёрнула за верёвочку, и всего несколько минут спусти дверь распахнулась – вбежали доктор Хагман и сестра Эмерентия. А вслед за ними – и мне это не померещилось, я видела всё ясно и отчётливо, даже несмотря на приступ кашля, – в палату ленивой походкой вошёл Рубен! Выглядел он таким же бодрым, как и раньше, подошёл как ни в чём не бывало к кровати напротив моей и уселся на неё, закинув ногу на ногу.

Доктор Хагман надел белый халат, который нёс перекинутым через руку, когда вбежал в палату, и принялся раздавать распоряжения:

– Сестра Ингеборг, приготовьте для Стины горячую ванну. Сестра Эмерентия, мне нужна бутылочка «Эликсира 57», он остановит кровотечение в горле. – Доктор уселся на край моей кровати. Я ощутила укол совести: подумать только, этот дружелюбный врач пытается вылечить меня от туберкулёза, а я вместо благодарности шпионю в его санатории, прячась в дверных нишах, когда он проходит мимо! – Нет причин бояться, дружочек. Сейчас мы сделаем всё, чтобы кашель отступил. А дозу лекарства придётся увеличить.

Сестра Эмерентия вернулась в палату, неся коричневую бутылочку с жидкостью. Я закусила губу, потому что она посмотрела прямо на Рубена. Сейчас его выгонят со скандалом! Но нет – сестра Эмерентия не обратила на мальчика никакого внимания!

Доктор Хагман, сидящий спиной к Рубену, кажется, тоже его не заметил. Но вот Рубен встал, отдал честь сестре Эмерентии (как он не побоялся!) и пошёл к выходу.

«Эликсир 57» оказался на вкус ещё омерзительнее, чем моё обычное лекарство. К тому же он чудовищно обжёг горло, когда я его проглотила. Но вскоре я почувствовала облегчение, правда, при этом у меня слегка закружилась голова. Вероятно, маленьким детям нельзя пить слишком много «Эликсира 57». Меня вывезли из палаты на коляске, и, хотя я плохо себя чувствовала, всё во мне возликовало, когда я увидела, куда мы направляемся. К лифту!

Доктор Хагман достал специальный ключ и нажал на кнопку. Раздались ужасные скрип и скрежет, у нашего этажа внезапно остановилась огромная клетка. Доктор Хагман открыл дверь, сестра Эмерентия вкатила меня внутрь – и вот я впервые в жизни еду на лифте. Будет о чём написать домой в следующем письме.

Когда сестра Эмерентия и сестра Ингеборг положили меня в ванну, тёплая вода показалась мне просто чудесной. Вся комната закружилась, вокруг белели клубы пара, и я, должно быть, отключилась, потому что совсем не помню, что произошло после.

«Радуйся жизни, смейся от счастья…»

Кто это поёт?

«В доме на холме, в доме на холме у тебя есть друг».

Почему так светло? Я вообще ничего не вижу.

– У меня слабое сердце, – высокомерно произносит Эсмеральда.

Почему на ней моя кофта? Ух, как я рассердилась!

Рубен сидит в изголовье кровати и смеётся, смеётся, а потом продолжает петь во весь голос:

«Радуйся жизни, смейся от счастья…»

– Исчезни! – кричит на него сестра Эмерентия и замахивается большой сосновой веткой.

А вокруг стоят тётушки-соседки и смотрят на меня сверху вниз, прищёлкивая языками. Ц-ц-ц.

– Бедная Марта!

– Но вместе с тем какое облегчение!

– Да, и не надо переживать, что другие заразятся, ц-ц-ц.

– Пожалуй, так всё же лучше для всех, поверьте моему слову…

Надо мной склоняется доктор Хагман:

– В высшей степени исключительный ребёнок.

Я не могу вздохнуть.

Когда я проснулась, утро уже прошло и настал вечер. И я лежала не в ванне, а на своей кровати в четырнадцатом отделении. Рядом со мной сидела сестра Петронелла и читала газету. Увидев, что я проснулась, она заулыбалась и отложила чтение:

– Добрый вечер, Стина! Ах, как вы нас вчера напугали!

– Я… как… как долго я проспала? – Когда я попыталась сесть, в голове загудело – словно кто-то дал по затылку поленом.

– Нет-нет, лежите! Вчера вам дали сильное лекарство, от горла оно помогло прекрасно, но вот голова может немного побаливать. Вы проспали шестнадцать часов, если я не ошибаюсь.

Кошмар!

– Но теперь, увидите, вам станет лучше. Доктор Хагман будет лично приглядывать за вами. Больше лекарства, больше покоя. Всё будет хорошо, очень хорошо!

Да уж, сейчас мне совсем не хорошо. Я чувствовала себя так, как в тот раз, когда хотела показать Улле, что я тоже могу взобраться на крышу дровяного сарая. Вверх я забралась легко, а вот спускаясь, потеряла равновесие и рухнула вниз. Вся спина у меня превратилась в один сплошной синяк, доктор Лундин сказал тогда: это просто чудо, что я не сломала себе позвоночник и не переломала все косточки, а отделалась синяками и лёгким сотрясением мозга. И сейчас я чувствовала себя примерно как тогда.