выпустила длинную струю дыма в сторону меня и Божо, который тем временем с огромным интересом рассматривал пластиковое ведро, откуда высовывалась ручка швабры.

Я приготовился внимательно слушать, и Веда рассказала историю о своем праве нюхать духи в этом магазине.

У нее был то ли прадедушка, то ли, дедушка, капитан Салатлатук, он жил со своей женой Милицей и дослужился до высоких чинов, демонстрируя беззаветное мужество и никогда не обращая внимания на слухи о том, что он просто оказался в нужном месте в нужное время, а именно в той Югославии, которая была еще до бывшей Югославии[2], в промежутке между двумя мировыми войнами. Тогда у какого-то короля (может, у Александра или Петра[3], никто точно не помнит, да это и не важно) взбесились лошади, причем именно тогда, когда он катался по Вардарской Бановине, осматривая ее природные красоты. Злые языки говорили, что это просто легенда, но Веда утверждала, что это чистая правда. Ее дед Салатлатук, который был родом из Галичника, оказался как раз в том месте, где королевские лошади взбесились, чудесным образом их усмирил и до такой степени приручил, что они все время, вплоть до возвращения короля в Белград, вели себя как крольчата. Недоброжелатели не сдавались и говорили, что Салатлатук на самом деле сунул лошадям в пасть какую-то траву, которой у нас пользовались, чтобы беспокойные дети быстрее засыпали, только дал им дозу раз в десять сильнее. Но я-то знаю, я уверена, говорила Веда, что только умение Салатлатука, который в те времена был известен на прилепских базарах как укротитель необъезженных лошадей, помогло успокоить королевских коней. И вот король, как и полагается царственной особе, велел Салатлатука вознаградить. Поскольку ее дед был необыкновенно скромным человеком и отказывался от награды, король сам решил, как это сделать — подарил ему участок земли недалеко от центра тогдашнего Скопье плюс дал рабочих и строительные материалы, чтобы тот возвел дом такой, какой подобает капитану. Именно так все и было, говорила Веда. С тех пор Салатлатук был назначен капитаном королевской кавалерии, размещавшейся в конюшне за городом. И Салатлатук выстроил дом, прямо дворец, и именно там, где мы сейчас находимся, это то самое место, где мы заперты, — говорила Веда, отмахиваясь от сигаретного дыма. Тут перед Второй мировой войной были только луга, чистые ручьи, окраина города.

Так вот: вопреки тому, как это обычно бывает, ее дед, то есть капитан Салатлатук, не пал в неравном бою на одном из фронтов, на сремском, например, а погиб при других обстоятельствах. Когда болгары подошли к Скопье, они не увидели его, сбили и переехали легким бронированным транспортным средством. Предположительно, капитан Салатлатук был невысокого роста, и его часто не замечали окружающие, несмотря на форму и погоны. И, конечно же, те люди, которые задавили Салатлатука, сразу же поселились в его доме. А его жену с двумя маленькими детьми отправили на перевоспитание в Софию.

Когда перевоспитанная Милица вернулась в Скопье после освобождения города, то увидела, что в их доме живут неизвестные люди. Она показала им документ на право собственности, подписанный лично королем, но это вместо того, чтобы задачу упростить, сильно ее усложнило.

— Иди отсюда, и чтобы духу твоего тут больше не было с этим твоим королем, иначе отправишься вслед за ним, — сказали ей и вышвырнули на улицу, добавив, что это имущество теперь принадлежит представителям рабочего класса, а не какому-то там королю. Несмотря на перевоспитание, она не разбиралась в том, какими способами королевства превращаются в другие государства и какие последствия это имеет для обычных людей. Милица поселилась в маленькой квартирке, выделенной ей фабрикой, куда она устроилась работать швеей. Там выросли отец и мать Веды. Они-то как раз дождались дня, когда рабочий класс покинул дом их бабушки и дедушки, но к тому моменту он уже был полностью разрушен и непригоден для использования. Но важно, что документ о праве собственности, подписанный королем, так и остался документом, подтверждающим право собственности. Вещи могут исчезнуть, но земля — нет. Так они вернулись в полуразрушенный дом, который когда-то назывался Вилла Салатлатук.

И вот, — продолжала Веда, — кончились королевства, диктатуры, социализмы и коммунизмы и все такое прочее, пока однажды не пришла демократия, тогда-то один достойный человек постучал в дверь нашего полуразрушенного дома. Этот человек, не теряя ни минуты, сразу заявил, что он представитель другого человека, который предлагает моим родителям определенную сумму денег, если они продадут ему участок для строительства, с тем, чтобы они смогли пожить в комфортных условиях и иметь удобства, какие были у их родителей во времена королевства.

Предложение показалось заманчивым, и они, то есть мои родители, его приняли… и их кинули. Да и ремонт дома оказался невозможным по причине финансовой катастрофы, последовавшей за демократизацией… Если бы я была поумнее, я бы никогда не согласилась. Почему? Потому что мои родители сейчас в доме престарелых, а я… я жду. Я жду благоприятного момента, чтобы отомстить хозяину магазина — вырвать ему глаз или вырезать почку и продать на черном рынке, я готова на все — но пока мне это не удалось… Короче говоря, я считаю, что имею полное право приходить сюда и нюхать духи столько, сколько хочу, потому что здесь, под этим магазином, лежат кости моих дедов и моих прадедов.

Так сказала Веда.

Чудовищная ложь.

Во-первых, я совсем не верил, что Салатлатук — настоящее имя капитана, не говоря уже про сказку об усмирении лошадей. Но как бы то ни было… за что купил, за то и продаю.

— О, какая красивая история, и с какими поучительными деталями! — воскликнул Божо, пощипывая себя за бородку. — Печальная, прямо трагическая история! Вот бы у всех была такая, чтобы поддерживать нас в жизни и укреплять моральный дух и характер.

— Я все-таки думаю, Божо, что ты преувеличиваешь! Как такая история может укрепить моральный дух? — заметил я.

— Ну, как же, ведь это, можно сказать, история женщины, которая борется с социальной несправедливостью, ужасами войны и негативными переменами в обществе.

— Да ладно тебе, Божо… давай только без жалкого пафоса.

— А почему ты, Оливер, на него нападаешь?! Неужели только потому, что он верит в мою историю? Ты ведь можешь в нее не верить, кто тебя заставляет, верь в свою собственную, если она