— Что же они там обнаружили?

— Страшное.

— Я весь внимание.

— Колонию нелюдей. Человекообразных мышей, если быть точным. Одна из историй ведьм Рогатого Пса рассказывает о подобных тварях, но там, если мне не изменяет память, речь шла об обращенных в чудовищ людей.

— Я слышал эту историю от человека из Псарни.

— Они еще существуют?

— Я тоже весьма удивился. В Ржавой Яме была одна мышь… Её, кажется, звали Рогг. Она была настоящей, а не заколдованным человеком.

— В «Природе тьмы» говорится о целом племени. Представьте себе.

— Звучит страшно, если бы это действительно имело место быть.

— Этим же вопросом задались и люди из университета. Дело в том, что в сей книге очень четко указано географическое местоположение сего грота.

— Занятно.

— Не то слово, — торжествующе воскликнул Чайка. — В книге говорится о том, что крестьяне завалили грот вместе с его обитателями. Так Густав и его компаньоны решили свою проблему и, знаете, весьма эффективно.

— Эффективно?

— Да. Это слово значит, что когда…

— Я знаю, что оно значит. Откуда известно о том, что проблема была решена?

— Так ведь была целая экспедиция. Ученые мужи из университета отправились к гроту, и тот, вообразите, был действительно завален. Грот вскрыли и обнаружили там останки, коих было порядка двадцати-тридцати. Сырость сделала свое дело, но то, что черепа и само строение скелетов имели мало общего с людской природой, — непреложная истина.

— О как!

— Именно! А теперь вернемся к Снегирю. Вы говорите о том, что песенка очень религиозна, но как иначе? Люди жили бок о бок с теми, чья природа была им необъяснима, страшна, и не отрицаю, что суть её была тьма и к их сотворению приложил руку сам Диавол. Его, как мне кажется, в те времена называли Рогатым Псом, но в документах того времени и Диавол упоминается тоже… — Чайка задумался. — До Рогатого Пса я, увы, добраться не успел, но, если вы будете в Златограде и у вас будет время, проведите его в библиотеках. Изучите вопрос, обещаю, будет увлекательно.

— Сами изучайте. Мне платят не за то, чтобы я просиживал зад за книгами.

— Разумно. Жаль, однако, что к гибели Снегиря не приложило руку ни одно чудовище, хоть он, безусловно, раз-другой — а на них натыкался.

— Думаете?

— Уверен. Во многих его стихах рассказывается о существах нечеловеческой природы. Едва ли он выдумывал их самостоятельно. В «Природе тьмы», кстати, также упоминаются монстры, о которых пел песни Ян.

Чайка пел ладно, и я, пользуясь случаем, ненавязчиво намекнул ему на то, что было бы хорошо спеть мне еще одну песню, но он то ли не понял намека, то ли понял, но проигнорировал. — Ну же, не лишайте меня удовольствия!

— Только если вы очень сильно попросите.

— Очень сильно прошу.

— А как же поклониться?

Делать было нечего, и я, привстав на стременах, повторил свой поклон:

— Очень прошу!

Он по-доброму улыбнулся.

— И что же? В хрустальной клетке ваши ученые мужи также обнаружили скелеты с рыбьими хвостами?

— К сожалению, нет, но, раскапывая песчаный берег, ученым мужам удалось обнаружить множество останков, по которым было установлено, что своей смертью на берегах озера не умирал никто.

— Как и Снегирь, — заметил я. — Он тоже умер не своей смертью, ведь так?

Генрих тяжело вздохнул и какое-то время молчал, очевидно, собираясь с духом для продолжения разговора.

— Вам известно, как умер этот человек?

— Нет, — честно ответил я. — Расскажете? Множество разных слухов и домыслов на сей счет я, конечно же, слышал, но никогда не вдавался в детали.

— Вас не интересует личность человека, положившего начало современному стихосложению?

— Меня интересует, как бы моя кобыла не споткнулась, как бы поспать в тепле и поесть горячего. Не кривите лицо, ведь я не кривлю душой.

— Я понимаю…

— И осуждаете?

— Когда я только закончил обучение, — Чайка искренне улыбнулся, — я придерживался мнения, что настоящими людьми являются лишь те немногие, кто умеет жить, не обращая внимания на житейские хлопоты, и всего себя без остатка посвящает науке, поискам истины, так сказать.

— Занятная мысль.

— И не говорите, друг мой. Сколько книг вы прочли за свою жизнь?

— Ни одной, — сообщил я профессору Чайке. — Чтение утомляет меня, да и читаю я скверно.

— Как и многие наши соотечественники. Это не беда и не недостаток. Господь подарил каждому из нас свой собственный путь. Вы вот пошли своим и стали гонцом, я… Надеюсь, я все-таки стал ученым. Молодости свойственны заносчивость и категоричность, в какой-то степени я даже счастлив, что она прошла.

— Отчего же?

— Оттого, друг мой, что по молодости я бы никогда не стал общаться с неучами и тем более воспринимать их всерьез. Когда подобные убеждения отпали, словно шелуха, я пришел к пониманию творчества сами догадались кого.

— Снегиря?

— В точку.

— Но Снегирь был образован и, по слухам, весьма богат.

— Бред сивой кобылы, — мой спутник ухмыльнулся. — Это легенда, которой снабдили его снобы того времени, дабы отвлечь себя от правды. Понимаете, друг мой, герцогу не пристало сидеть за одним столом с крестьянским сыном и тем более внимать каждому его слову, запоминать каждую спетую крестьянином песню, дабы потом петь её своим детям.

— То есть Ян Снегирь не имел за своей спиной знатных родителей? А как же герб?

— О чем вы?

— По долгу службы я часто бываю в кабинете советника короля, — я осекся, дабы не сболтнуть лишнего, и, тщательно взвесив каждое слово, продолжил: — Я видел картину. Старую картину, на которой изображен Снегирь. На этой картине также изображен герб короля — олень о золотой короне на белом поле.

Генрих Чайка не ответил ничего, вместо этого мой спутник зашелся хохотом.

— Я говорю чистую правду! — не желая того, я начал защищаться. — Я готов поклясться на прахе моих родителей!