— Все верно, — поддержал меня Генрих. — Так оно и есть. Я хоть в бою и не был, но тоже это слышал. Бояться смерти свойственно даже тем, кто уже был гостем чертогов забвения.

— Каких чертогов?

— Тех, куда уходят умершие после… того, как отживут свою земную жизнь.

— И что, много тех, кто вернулся из этих чертогов?

— Есть несколько…

— Дай угадаю, — я выпил еще и, утерев с щек слезы, не то захохотал, не то закашлялся: — Ты же про своего Снегиря, так?

— Все верно! — Генрих Чайка принял вид благородный и, даже несмотря на то, что уже изрядно захмелел, задумчиво морщил лоб, словно собираясь открыть мне одну из тех тайн, что Господь оберегает от людей. — Знаешь ли ты, друг мой, что Ян Снегирь умер дважды?

— Нет, не знаю. И, признаться, не думаю, что готов в это поверить.

— И тем не менее тебе придется.

— В таком случае выкладывай.

— Э, нет. Не все так просто. Слыхал ли ты историю об игре в три болта?

— Бабушка рассказывала мне такую, но когда это было?

— Сюжет в общих чертах тебе известен?

— В общих — да.

— Так вот, бытует мнение, что героем сей истории был Ян Снегирь, — довольно процедил Генрих. — Я написал прекраснейший материал для лекции, и мои коллеги из университета согласились, что я изложил мысль вполне разумно. Хочешь ли ты выслушать её?

— Нет, — честно ответил я, — мне интересно лишь то, почему мальчик Волдо стал вдруг Яном.

— А почему бы и нет?

— Как так, почему бы и нет? Меня зовут Волкером, но я даже при всем желании не стану вдруг… Карлом, да. Груша не станет яблоней. — Мои рассуждения забавляли.

Мой собеседник раскраснелся пуще прежнего и, кое-как поднявшись на ноги, продекламировал, размахивая при этом руками: — Ты, ограниченный пес на привязи короля, слыхал ли о том, что человек может взять себе любое имя? Любое, слышишь меня!

— Но груша не станет яблоней.

— А такой балбес, как ты, никогда не станет умнее! Это называется псевдонимом!

— Ты хочешь сказать, что Волдо вырос и сменил имя?

— Именно так, и я костьми лягу, дабы доказать, что именно так оно и было!

— Бред какой-то, — с умным видом парировал я и вновь напомнил про грушу. Я прекрасно понимал, что Генрих изрядно набрался и благоразумнее было бы заткнуться, дабы не доводить человека до истерики, но я не мог остановиться, ибо сам был не трезвее профессора.

— Ты разочаровал меня, молодой человек, — усаживаясь на прежнее место, сообщил он и, махнув рукой, отвернулся. — Хороших вам снов.

Чайка закутался в плащ и, уже отходя ко сну, проворчал:

— Хотя я надеюсь, что тебе будут сниться кошмары.

Он захрапел, а я, лежа под усыпанным звездами небосклоном, думал о сказанном моим спутником и, вспомнив как следует историю про Волдо, был вынужден согласиться с Чайкой. Усталость сделала свое дело, и твой покорный слуга отправился в страну снов вслед за пожилым преподавателем златоградского университета.

Война покинула окрестности Алого Креста, лишь полностью выпотрошив эти забытые Богом земли на востоке Гриммштайна. Уходя, войска Трефов оставляли позади себя разоренные селения, сожженные города. Ветра срывали с земли клубы пепла, и каждому было ясно: еще не скоро в этих полях вновь заколосится рожь. Крестовское герцогство прозвали Грошевыми землями, ибо взять с них было более нечего.

Война, как говорили старожилы, справедлива к каждой своей жертве. Приходя, она забирает что-то у каждого, действует безжалостно и является великим уравнителем. Война, как говорили старожилы, — сука во время гона, а за ней бродят три её верных кобеля: голод, болезнь и смерть.

Волдо смотрел, как по большой дороге в сторону их села идет, понуро опустив голову, тощая кобыла, запряженная в телегу. На телеге с вожжами в руках стоял парень в драной кольчуге, которую он, скорее всего, стащил с валявшегося в канаве мертвеца. Подобным в Грошевых землях никого уже не удивить. Парня звали Лотаром. Копна рыжих волос вздымалась вверх всякий раз, когда колесо телеги наезжало на кочку. Сквозь стоящую столбом пыль появились четверо всадников, равнодушно взирающих с седел на ручей, задорно журчащий своими водами, на лес, до которого было полдня пути пешим шагом. Один из них — Сик, разглядывал древко копья и рисовал наконечником невидимые узоры впереди головы своего белого в яблоках скакуна. «В лесу живет олень, — подумал он. — Жили до войны, вдруг и сейчас вернулся в родные места?» Он предпочитал не смотреть на жителей села, в которое их отправил отец. Предпочитал не думать об этом. Его младший брат Лотар и старший Гуннар были рядом, но большой братской любви он к ним не питал, скорее чувствовал себя в безопасности, держась рядом с ними.

Гуннар с интересом наблюдал за Лотаром и не понимал, в кого тот вырос таким… «Мерзавцем», — подумал он, наконец подобрав подходящее слово.

Люди их отца — двое верзил, молчали. Они были для верности, но особой нужды сыновья Хладвига в охранниках не испытывали.

— Парни, — заговорил Сик, — айда охотиться, как сладим дела.

— Рано загадываешь, — равнодушно произнес, словно плюнул, Гуннар, — нам еще восемь сел и девять деревень объехать надо. А потом отец соберет больше людей и двинем по городам.

— В каком-то смысле мы уже на охоте, — сквозь смех отозвался с телеги Лотар. — Или я не прав?

— Мы восстанавливаем законность в этих землях, — перебил брата Гуннар. — Тебе следовало внимательнее слушать отца.

— Ты правда веришь в это? — боясь разозлить брата, спросил Сик. — Мы просто помогаем отцу стать… богаче.

— Наш отец — барон Грошевых земель, и тебе стоит заткнуться, брат, — Гуннар метал взглядом молнии и был готов сорваться на любого, кто оспаривал титул его родителя, хотя и знал, что его папашка не кто иной, как разбойник, заселившийся в дом местного барона, коего своими же руками и удавил. — Наш отец — хозяин этих земель!

— Как же, — насупился Сик. — Себе ты можешь не врать.

Старик Яцек схватил Волдо за шиворот.

— Нечего тебе на это смотреть, сопливый, — прорычал он и, волоча мальчугана по пыльной дороге, бормотал что-то на том языке, который не положено знать детям. «Грязные слова для грязных языков», — говорила об этом языке Иренка — бабушка Волдо.

Старик ногой толкнул дверь избы, в которой некогда жила большая семья, состоящая из достойного мужчины, доброй женщины, её старухи-матери и четверых детей. Война пришла и в этот дом.

Старуха Иренка глядела в окно и тревожно переминала свой залатанный, но опрятный фартук, и, когда дверь отворилась, она вздрогнула:

— Едут?

— Едут, старая, приглядывай за своим молокососом.