За два месяца путешествия мы также побывали в Париже и Лондоне. Впечатление было сильным. Архитектура, музеи, ландшафты и кухня – все это оказалось совершенно новым для пятнадцатилетнего юноши, который никогда не покидал пределы небольшого участка в Восточном Средиземноморье. Лувр, Версаль, Нотр-Дам, огромные парки Лондона, собор Святого Петра, Вестминстерское аббатство. Конечно, пунктом обязательной программы было посещение Музея восковых фигур мадам Тюссо – высокая культура была не единственным источником, к которому я приникал. Я впитывал все, радовался и лишь позже осознал, насколько изменил меня этот опыт.

Воспоминания о первом посещении крыши кафедрального собора в Милане остаются незабываемыми

Период взросления в Израиле в первые годы становления государства оставил во мне неизгладимый след. Но я осознаю, насколько замкнутой была среда. До пятнадцати лет я встречал не так много иностранцев, не пробовал незнакомую еду. Наш рацион состоял из традиционной кухни Алеппо – фаршированных баклажанов, жареной курицы и, конечно, хумуса (пюре из нута) и оливок. Лобстеры? Устрицы? Я даже не мог представить, что это можно есть. Я практически ничего не знал о мире, за исключением маленького мирка, который я ошибочно принимал за целую вселенную. Это было до эпохи телевидения и даже до магазинов со стеклянными витринами. А потом, совершенно неожиданно, меня бросили с головой в новую среду, точнее, во множество новых сред. Каждый день приносил открытие. К тому моменту, когда я попал в Монреаль после трех месяцев пребывания в Европе, я стал другим человеком.

Мы приехали в Монреаль в конце марта 1953 года, и нас встретила серость затяжной зимы и ранняя темнота. Нас окружали здания из мрачного кирпича, а не из сияющего известняка с белоснежной штукатуркой, к которым я привык. На земле еще лежал снег, но становилось все теплее, так что он потихоньку таял, и все собачьи кучки, скопившиеся за три месяца, смешивались с грязью и мусором, и улицы превращались в скользкое месиво. Несколько дней мы прожили в Queens Hotel на Пил-стрит, прежде чем смогли переехать в квартиру на Шербрук-стрит в Уэстмаунте, англоязычном районе города, говорящего на двух языках. Да, через несколько месяцев улицы станут зелеными, воздух – теплым, а небо – цветным. Но в тот момент я находился в состоянии абсолютного шока.

Глава 2

Идеи и наставники

С. 54: Рисунок «системы домов» из моей дипломной работы по архитектуре «Оболочка для жизни в городе» (A Case for City Living), 1961 г.

Именно в Монреале я решил стать архитектором. Город сформировал меня и в других важных аспектах, открыв ряд новых дверей, даже когда другие навсегда закрылись. Если бы моя семья не вырвала себя с корнями из привычного окружения, я вполне мог бы пойти по другому пути в жизни. Но Монреаль стал моим домом, и люди, с которыми я там встретился, повлияли на мой выбор.

Вскоре после нашего приезда в Монреаль я поступил в девятый класс средней школы Уэстмаунта. Администрация школы решила, что имя Моше слишком сложное и необычное и Моррис будет звучать лучше, и записала меня в своих документах «Моррис Сафди». Был уже апрель, и до конца учебного года осталось немного. Мы поняли, что мой английский слаб: я мог говорить по-английски – в конце концов, моя мама была британкой, – но письменный английский оставлял желать лучшего. Мой отказ делать домашнюю работу в Израиле обернулся против меня. Чтобы исправить ситуацию, родители отправили меня в летнюю школу в Лаврентийских горах, к северу от Монреаля. Школа состояла из трех или четырех хижин у реки, и в ней насчитывалось около десятка учеников.

Хотя школа располагалась в глуши, были здесь и положительные моменты. Например, одной из учениц была Николь, девочка моего возраста, при виде которой мое сердце трепетало от радости. В школе также был граммофон и хорошая коллекция классической музыки. До этого я редко слушал музыку: дома в Израиле у нас не было граммофона, да и радио включали не слишком часто. Здесь, среди деревьев у реки, я открыл для себя классическую музыку. Я начал с Римского-Корсакова, Чайковского и опер «Мадам Баттерфляй» и «Богема». Всего за два месяца, проведенных здесь, я превратился в меломана.

Когда осенью я вернулся в школу в Уэстмаунте, картина изменилась. Мой письменный английский стал гораздо лучше. Я мог писать слева направо почти так же легко, как писал на иврите справа налево. Мистер Бернард, мой учитель английского, познакомил меня с «Юлием Цезарем» и Книгой Иова – это была моя первая встреча с Шекспиром и Библией короля Якова. Конечно, я изучал Библию в Израиле и наизусть знал отрывки на иврите. Но меня никогда особенно не привлекало Писание, и я терпеть не мог манеру его преподавания, которая часто была неуклюжей. Теперь же, читая английскую версию Библии вместе с мистером Бернардом, я открыл чистую красоту Книги Иова во всей ее сложности с точки зрения морали и философии. Меня заинтересовала Библия в целом и эволюция иудаизма. Я стал все больше интересоваться самим английским языком и полюбил его. Увлекшись языком, я начал получать хорошие оценки и поразил всех. Средняя школа Уэстмаунта была особенным местом. За четыре года до меня ее окончил Леонард Коэн. Вице-президент США Камала Харрис, которая жила в Монреале, когда ее мать занималась исследовательской и преподавательской работой в Университете Мак-Гилла, стала выпускницей Уэстмаунта через 26 лет после меня.

Там же, в средней школе Уэстмаунта, я впервые встретил евреев, которые не были израильтянами. Ученики еврейского происхождения составляли примерно 25 % от всех учащихся школы, но эти канадские евреи были совершенно не похожи на тех евреев, которых я знал. Я был гордым израильтянином, который принимал как должное свою национальную идентичность и принадлежность к еврейскому народу. Еврейская идентичность была фактом, а не проблемой или чем-то таким, над чем надо работать. Иврит для меня был родным языком и говорить на нем было делом естественным.

Других учеников-евреев в Уэстмаунте волновали те же вопросы, что и всех остальных евреев Северной Америки: принадлежность к меньшинству, антисемитизм, необходимость отмечать праздники и соблюдать обычаи, которых ни у кого больше нет. Идентичность этих евреев была сложной и широко варьировалась. Некоторые выросли в ортодоксальных семьях, ревностно чтущих традиции. Меньшинство, посещавшее еврейские школы, могло говорить на иврите. Многие ничего не знали о еврейском наследии вообще. Они могли чувствовать сильную связь с еврейской общиной, но при