потому что ни мировая литература на примере «Анны Карениной», ни множество других литературных историй не дают на эти вопросы ответа. Поговорка одна народная есть: «Любовь зла — полюбишь и козла!», — она хоть и не в центр мишени бьёт, но хотя бы что-то объясняет, а именно не властность нашу над чувствами, порой, как и над козлами, спустя какое-то время.

Дмитрий Крымов сочиняет свою пьесу по мотивам «Анны Карениной». Она про людей. Отношения. Брак, который, как всем известно «хорошее — таким словом не назовут», а вот почему так, знают лишь те, кто прошел по путям развода. Или кого переехало этим поездом. Крымову, конечно, достовернее и проще выразить мужскую сторону процесса переживания измены, отчуждения, расставания. И это у него выходит фантастически убедительно. Женская точка зрения выглядела бы само собой иначе. Но тем познавательнее для зрительниц такой взгляд. Поняв боль человека с рогами, возможно, кто-то когда-то остановится перед несущемся паровозом с названием «страсть». Но откуда тогда писателям черпать истории для своих романов? Обывателям — для сплетен? А драматургам — для трагедий? И только ли в измене дело?

Сцены из спектакля «Серёжа»

Режиссер Дмитрий Крымов. За Вронского и Анну актеры Виктор Хориняк и Мария Смольникова

Мир Карениных у режиссёра Дмитрия Крымова полон воздуха. Сцена пуста и прозрачна, но какой-то тёмной зловещей пустотенью. Планшет сцены устроен под наклоном к зрительному залу и все скользящие детали и люди не выглядят натужно: попробуйте походить так. А на каблуках? Свое отношение к героине спектакля Крымов транслирует, например, такой фразой Марии Смольниковой (Анна Каренина), спотыкающейся об подол: «Что? Анна Каренина упасть не может, что ли?». Живая, могущая упасть молодая женщина Анна, мать маленького сына Серёжи, жена важного чиновника, спотыкается не единожды, и представляет собой натуру довольно неловкую, сумбурно-потерянную, детско-наивную, рассеянно-неуклюжую. Она падает. И не только натурально, на сцене, но и фигурально — в глазах света.

Милые дамы, кто вам кажется надежнее? А ближе? А притягательнее? А правильнее и вернее? Тот, кто вкручивает плафоны или тот, кто будет ходить ради вас на руках? Здесь ответить просто не получится. Разве только вы точно знаете, чем вы живёте обычно: сердцем или головой? И вместе с растворившимся в главном, важном: в обрушении семьи и потери чувств, — поезде, который останется за кадром, Крымов (как, впрочем, и Л. Толстой) не обвиняет Анну, но и не оправдывает её. Это вы сами решайте. Но всеми сценами, виртуозно выполненными актёрами, всеми сочиненными новыми деталями, или цирковыми номерами, перед вами вырастает история трагическая. История потери близости, история потери сына, история потери себя самой. Так ли важно, что тебя переедет поезд, если тебя уже нет?

За плафоны (порядок в доме) отвечает в спектакле Анатолий Белый (Каренин). За букеты, хождение на руках и весь мир к ее ногам (но с силуэтом эксцентричной мамаши всегда на стрёме) Виктор Хориняк (Вронский). Ну а главным у Крымова, судя по названию, становится сын Серёжа — мастерски сделанная, милая, маленькая, но со взрослым взглядом кукла, вместе со своими кукловодами составляющая прекрасный актёрский квартет, транслирующий эмоции брошенного и раздираемого на части ребенка. Что от развода страдают всегда в большей степени дети — знают все. Но историй об этом на больших сценах немного.

Сцена из спектакля «Серёжа»

Анна Каренина — Мария Смольникова

Театральные работы Дмитрия Крымова современны, если проводить аналогию, как Instagram: минимум текстового сопровождения, основную мысль транслирует картинка. Но эта картинка всегда авторская, высокотехнологичная, даже если рамка будет вам транслировать прошлый век. Картинка, выполненная с любовью и прищуром художника, который делится со своими зрителями мыслями или идеями. Чего в «Сереже» Крымова много? Кроме воздуха вокруг героев, довольно плотного и сгущающегося к финалу? Много иронии. Своеобразного, скорее театрального юмора. Много свободы, которую дают спектаклю не загипсованные намертво, а сочиненные по ходу выпуска диалоги. Вы узнаете в них или себя, или семью соседа.

Если говорить о работе актёров, которые все до одного безумно хороши, то Мария Смольникова — так мила и изящна в неловкостях своей Анны, что хочется простить ее героине всё на свете. Но Анатолий Белый так играет боль Каренина, такого сначала домашнего, в смешном фартуке сильного мужчину с красивыми великолепными рогами, вдруг сгибаемого осознанием измены, что вот уже и Анну не жаль. Та мощь, ярость и сила, что исходят от актёра перевешивают дощатую планку качели (такие есть на сцене, кстати) в его сторону, если на другую посадить Вронского, и вот уже две зрительницы, шагая в гардероб, обсуждая увиденное, удивляются: «Как можно уйти от такого Каренина, скажи? Ну как?!».

Удивляющий сначала в кино, а теперь и на сцене Виктор Хориняк исполняет здесь не роль рокового соблазнителя-красавца-офицера Вронского, а скорее случайно пойманного в сети этой удивительной маленькой женщины-ребенка Анны. В сети, которые, впрочем, она не расставляла. Он делает всё, что должен влюбленный мужчина, оглядываясь, впрочем на властную мать, но кажется, что он понимает и принимает Анну даже меньше, чем оставленный Карениной муж. Запутавшиеся при родах в пуповине все трое будут безуспешно пытаться порвать её: то ли поздно, то ли слишком крепко, то ли уже поезд ушёл.

Сцена из спектакля «Серёжа»

Семейная сцена Карениных. Анатолий Белый и Мария Смольникова

Контрабас. Постановка Глеба Черепанова

Можно читать по-разному. Спотыкаясь на текстовом потоке Зюскиндского «Контрабаса», с трудом заглатывая некоторые куски, пыталась понять, за что и чем он так привлекателен? История сообщает, что «был написан как радио-спектакль», ну то ж совсем, простите, другая песня! Уже усваивается, а спектакль, обрастая мясом-декорациями, ещё интереснее. Но вот акценты…

Отступая в сторону. В школьной программе был заезженный до дыр штамп. Почему-то он приходит в голову первым. Речь шла о разборе пьесы «Гроза» Н. Островского. И штамп этот в заглавие вступительных и выпускных сочинений выносили с каким-то маниакальным постоянством, даром, что у Островского больше сотни пьес. Но мы все помним, ночью разбуди, «Катерина — луч света в темном царстве». И точка. Луч она. Не изменившая мужу жена. И не что-то там ещё. Без вариаций. Вот это я называю расставленные на века акценты. Вот и «Контрабас» Зюскинда принято (кем? почему?) считать очередной (ибо в русской литературе тема излюбленная) повестью