— Отпраздновать бы договор, обмыть…

Но татка вдруг стукнул кулаком по столу:

— Хватит, напраздновались уже. Не заработали еще на праздник-то!

Мамка испуганно отскочила:

— Ладно-ладно! Тогда чаю еще, по чашечке?

Стадо в тот день погнали в луга два девятиклассника: Митька и Сашка.

Ритка весь день бродила по двору, слушала, как возится в доме татка, стучит чем-то, выносит на двор горелые доски.

Ничего не делала, но устала к вечеру. И опять заболела голова. Муратовна, к которой Ритка зашла, когда начало темнеть, заохала, дала розовую кислую таблетку от головы и опять предложила переночевать у нее. Но Ритке почему-то хотелось ночевать дома, с родителями, хотя ее дом был теперь — темная сарайка в углу двора.

— Хорошо, Муратовна, что твой дом не загорелся, — сказала Ритка. — А мы наш заново построим, к нам главный директор приходил, сказал, что поможет. Они с таткой вдвоем-то быстро все починят.

— Да ты что, думаешь, директор будет топором у вас в доме махать? Он досок даст, бревен, вот его помощь. А то, может, мужики помогут твоему татке. Трудно одному-то строиться.

Ритка махнула рукой: все равно хорошо, если будет, как директор сказал, и получится корову не продавать.

Хоть и боится Ритка корову, а как представила, что нет ее — и так жалко стало Снежку: своя ведь она, родненькая.

О корове, о новом будущем доме, в котором вдруг да удастся сделать все как у людей, думала Ритка, пытаясь заснуть в тот светлый вечер. В ухо ей сопела сомлевшая Гелька. Она ни о чем не думала: у Гельки думы короткие и голова глупая.

А еще думала Ритка, что директор назвал ее татку Феликсом Ивановичем, а не Феличитой.

И это Ритке очень понравилось.

Май стоял необычайно жаркий, мальчишкам, которые обычно палили траву в оврагах, сто раз было говорено не трогать спичек и зажигалок.

Ритка не помнит, где была Гелька, когда потянуло откуда-то в доме запахом дыма. «Что горит-то, печка ведь нетоплена», — удивилась Ритка. В тот момент она сидела, подобрав ноги, на стуле у кухонного окна и читала библиотечную книжку про Незнайку, из-за загородки ей было не видно, что делается в комнате, но она знала, что родители спят в своем закутке, сморившись от жары. Дыма стало больше, потом еще больше, а потом хлопнула в сенях дверь, раздались чьи-то крики — сначала на одной ноте: «А-А-А! А-А-А!», а потом: «Пожар! Горит!».

Ритка вскочила и кинулась в комнату. Там уже все заволокло дымом, но до двери было рукой подать, и Ритка выбежала в сенцы. Крик раздавался откуда-то со двора, и, кажется, визжала тоненько Гелька.

Ритка не видела мамки и татки, но не сомневалась, что они уже выскочили из дома. Только почему они не тушат пожар?

«Но надо же тушить! Нельзя бежать! Сгорит все!» — испугалась Ритка. Она заметалась по сенцам, схватила стоящее на лавке ведро с водой, отворила дверь, чтоб попытаться затушить огонь. Из комнаты выбились ей в лицо клубы серого дыма, там все было темно и не видно в дыму ни окон на противоположной стене, ни огня — просто одно клубящееся дымное ничто. Ритка вслепую плеснула ведро в дымную темноту, захлопнула дверь, закашлялась и уже хотела бежать, отбросив ведро, как вдруг ей стало очень жалко, что сгорит ее розовый портфель с пони, сгорит в нем бабушкина салфетка, сгорят тетрадки за второй класс, в которых она так красиво писала весь последний месяц.

«Я же знаю, где лежит портфель, — подумала Ритка, — задержу дыхание и найду его на ощупь. И вытащу!» Она глотнула побольше воздуха, распахнула дверь и шагнула через порог в темноту. Портфель лежал прямо у порога, и она сразу нащупала его под ногами и подняла.

Но тут горький дымный жар охватил ее со всех сторон, она сделала еще два шага вслепую и в ту же минуту поняла, что не знает, куда идти, где печь, где кровать, где окна. Глаза защипало от дыма, она нечаянно вдохнула, понимая, что дышать этой горькой колючей темнотой нельзя, и последняя ее мысль была о том, что где-то здесь, совсем рядом была дверь, но почему-то руки хватают одну черную пустоту. И черная пустота навалилась на Ритку.

Такая беда, когда болеют дети. Если заболеет свой — сто, тысячу, миллион раз повторяешь, сидя над его кроваткой, держа тоненькие потные пальчики: «Господи, пусть лучше я заболею, пусть лучше я, а не он».

Случись что не так — и крутишь в голове страшную картинку, и все думаешь: почему я не успела, что сделала неправильно.

Сережка вчера упал с качелей. Я на секунду отвернулась, а он соскочил вперед и начал подниматься с коленок. Качели догнали его и ударили по затылку.

Я помню, как дедушка в детстве учил меня: упадешь с качелей — не вставай на ноги, отползай, прижавшись пузом к песку, не поднимая головы, вперед, подальше, а то будет больно. Качели у нас во дворе дома, где я жила с бабушкой и дедушкой, были тяжелые, железные, зимой на них и сесть было невозможно — ледяной холод проникал через штаны и пальто.

А Сережку я не успела научить, думала — маленький он еще, два года, один не гуляет, конечно.

И вот так вышло.

Не хочу вспоминать, что я подумала, увидев кровь на голове неподвижно лежащего сына.

Скорая, больница…

Теперь уже все страшное позади. Сотрясение мозга. Сережка лежит, врачи его лечат, а я упросила остаться с ним. Нянечек не хватает, больница у нас в городке маленькая, так что я тут полы мою — и в палате, и в коридоре, — помогаю еду разносить. И с Сережкой все время рядом. Он же маленький, как ему без мамы?

Мы сначала в палате одни лежали, а сегодня с утра привезли девочку.

Рыженькую такую, маленькую и тощую, лет семи с виду.

Привезли ее на каталке, переложили. Пока медсестра одеялом девочку не прикрыла, я у нее на ноге и на руке бинты заметила.

Волосы у девочки коротко острижены, почти под ноль, а на лице заживающие ссадины. Я ее сначала даже за мальчика приняла.

И почему-то мамы с ней нет.

В моем детстве, когда я лежала однажды с аппендицитом в большой районной больнице, родителей к нам не пускали. Казалось, мы попали внутрь неприступной крепости или тюрьмы. Так что мы стояли на коленках на подоконнике и ревели, глядя на пап и мам. А они толпились внизу во дворе под окном, махали нам руками. Ко мне приходили Ба и дедушка. Ба тоже плакала, мне со второго этажа было это хорошо видно, а дедушка, конечно, не плакал, он все время улыбался и показывал мне большой палец, мол, выглядишь отлично. И я очень хотела домой.

Больница, где мы лежим сейчас, как проходной двор. Так что у родителей нет никаких проблем быть рядом с ребенком, только на ночь всех выгоняют. Мне, спасибо заведующему, разрешают остаться с Сережкой и на ночь. Ночью, бывает, пол-отделения ревет. Приснится что-то маленькому пациенту, вот он и начинает маму звать. Медсестра на ночь одна, на всех ее не хватает, так что я помогаю и тут.