одни и те же похотливые пристрастия. Писец, должно быть, записал свою речь на папирусном свитке, потому что читал ее уныло и монотонно, спотыкаясь на словах, состоящих более чем из одного слога. Я мог бы простить ему этот недостаток театральности, но меня сразу же разозлило, что он не упомянул о моем участии в последней блестящей кампании, которую я вел против гиксосов. На самом деле он вообще не упоминал моего имени. Он говорил только о своем покровителе Фараоне Аттерике Туро и о верных и храбрых легионах, которыми он якобы командовал в битве. Он превозносил лидерство и мужество фараона, его мудрость и чистый гений в освобождении нашего Египта от века рабства и иностранного господства. Он указал, что пять фараонов, которые непосредственно предшествовали ему, включая его собственного отца Тамоса, были печально неудачны в своих попытках достичь таких же окончательных результатов. Он закончил свою речь, указав, что эта великолепная победа, несомненно, принесла фараону Аттерику Туро видное место рядом с Гором, Изидой, Осирисом и Хатхор в пантеоне нашего Отечества. По этой причине, объяснил Меннакт, основная часть сокровищ, которые Фараон Аттерик отвоевал у гиксосов в Мемфисе, будет использована для строительства храма, чтобы отпраздновать его возвышение над простым человеческим государством до уровня небесного и бессмертного.

Пока господин Меннакт развлекал и просвещал нас этой речью, моя команда выгружала сокровища, которые мы привезли с собой, и складывала их на пристани. Это было великолепное зрелище, которое полностью отвлекло внимание собравшихся от остроумия Меннакта и его умения говорить.

Когда Меннакт наконец замолчал, приказ был отдан, повозки покатились вперед, и вспотевшие рабы погрузили в них сундуки с сокровищами. Затем возницы щелкнули длинными хлыстами, и эскорт тяжеловооруженных дворцовых стражников немедленно окружил их, и они двинулись по дамбе к главным воротам города Луксора.

Все это застало меня врасплох. Я полагал, что для меня будет честью возглавить эту процессию и официально принести сокровища фараону. Когда он примет мой дар, фараон будет обязан дать мне свое полное признание и одобрение. Я двинулся вперед, чтобы выразить протест господину Меннакту и потребовать свое законное место во главе каравана с сокровищами.

Чего я не заметил в толпе людей вокруг меня и в суете момента, так это того, что еще шесть высокопоставленных офицеров дворцовой стражи поднялись на борт моего флагмана из толпы на пристани. Без всякой суеты и криков им удалось окружить меня коконом из доспехов и обнаженного оружия.

- Мой господин Таита, в соответствии с прямым приказом фараона я помещаю вас под арест за государственную измену. Пожалуйста, пойдем со мной.- Командир этого отряда тихо, но твердо сказал мне на ухо. Я повернулся и удивленно уставился на него. Мне потребовалось мгновение, чтобы понять, что это был капитан Венег, к которому я питал такое высокое уважение.

‘Что за чушь, капитан Венег? Я, наверное, самый верный подданный фараона, - возмутился я. Он проигнорировал мою вспышку и кивнул своим приспешникам. Они тут же обступили меня так тесно, что я не мог сопротивляться. Я почувствовал, как один из мужчин за моей спиной вытащил мой меч из ножен, а затем меня подтолкнули к сходням. В то же самое время господин Меннакт жестом указал на группу, собравшуюся позади него, и они разразились еще одним живым и вдохновенным гимном хвалы и поклонения божественному фараону, так что мои протесты остались неслышными. К тому времени, когда я и мои стражники достигли каменной пристани, плотная толпа зрителей повернула назад, чтобы следовать за оркестром и процессией повозок с сокровищами по дороге к главным воротам города.

Как только мы остались одни, капитан Венег отдал приказ своим людям, и они связали мне запястья на пояснице веревками из сыромятной кожи, в то время как другие из их отряда привели четыре боевые колесницы. Когда они надежно связали меня, то подняли на подножку ведущей колесницы. Хлысты затрещали, и мы пустились галопом, не следуя за отрядами и поездом с сокровищами вверх по холму к главным городским воротам, а по одному из вспомогательных путей, который огибал город, а затем разветвлялся в сторону скалистых холмов за ним. Трасса была мало использована; на самом деле большинство горожан старательно избегали ее. Это не было чем-то экстраординарным, если принять во внимание его конечный пункт назначения. Менее чем в пяти лигах за королевским дворцом и главными городскими стенами поднималась низкая линия холмов, а на их вершине возвышалось мрачное сооружение из высеченного местного камня, угрюмого оттенка синего цвета и недвусмысленного дизайна. Это была царская тюрьма, в которой располагались также виселица и государственные камеры пыток.

Нам пришлось пересечь небольшой ручей, чтобы добраться до склонов холмов. Мост был узок, и копыта лошадей громко стучали по нему; в моем разгоряченном воображении они звучали почти как барабанный бой марша смерти. Ко мне и моему сопровождающему никто не обращался, пока мы не подошли к соответствующим образом названным воротам мучений и горя, которые открывали доступ через массивную каменную стену в недра тюрьмы. Капитан Венег спрыгнул с подножки нашей машины и забарабанил в дверь рукоятью меча. Почти сразу же на мостике решетки высоко над нами появился одетый в черное страж. Голову его закрывал капюшон того же цвета, скрывавший все черты лица, кроме глаз и рта.

- Кто ищет сюда вход?- он заорал на нас сверху.

- Пленник и эскорт!- Ответил Венег.

- Входите на свой страх и риск, - предупредил нас надзиратель. - Но знайте, что все враги фараона и Египта навеки обречены, как только они окажутся в этих стенах! Затем тяжеловесно подняли решетку, и мы въехали внутрь. Мы были единственным транспортным средством, чтобы войти. Остальные трое из нашего эскорта остались за стенами, когда решетка с грохотом закрылась снова.

Внутренние стены первого двора были украшены рядами ниш, которые поднимались ярус за ярусом на такую высоту, что мне пришлось запрокинуть голову, чтобы увидеть крошечный квадрат голубого неба высоко вверху.

В каждой нише скалились человеческие черепа - сотни и сотни. Я уже не в первый раз проходил этим путем. Время от времени я навещал других несчастных, которые были заключены в этих стенах, чтобы предложить им ту небольшую помощь и утешение, которые были в моем даре. Однако мой дух никогда не переставал дрожать, а кожа покрывалась мурашками от присутствия смерти в таком ужасном изобилии; тем более теперь, когда угроза была столь личной