предложение, а потом улыбнулся. ‘Нам повезло, что у нас есть ты, Таита. Ты, без сомнения, самый опытный и искусный возничий из всех, кого я знаю. Пока ты охраняешь границу, я не дам ни одному Гиксосу шанса вернуться в свою конуру.’

Иногда я подозреваю, что мой старый друг Гуротас подшучивает надо мной своей экстравагантной похвалой, но, как и в этом случае, я обычно пропускаю ее мимо ушей.

К этому времени была уже почти полночь; однако темнота едва замедлила наши приготовления к отъезду. Мы зажгли факелы и при свете, который они нам давали, погрузили все колесницы на Лакедемонские галеры. Когда это было сделано, мы взяли на абордаж наших людей, включая остатки моих родных египетских полков.

С этим дополнительным грузом корабли были так переполнены, что на борту не было места для лошадей. Я приказал конюхам гнать лошадей на север вдоль восточного берега Нила. Затем, все еще в темноте, мы оттолкнулись от наших причалов и направились вниз по реке, чтобы войти на территорию, удерживаемую гиксосами, под аккомпанемент командиров, скандирующих звуки на носу, и лоцманов, вызывающих каждый поворот и поворот реки. Скачущие табуны лошадей почти не отставали от скорости флотилии, хотя наши корабли имели благоприятное течение, чтобы нести их вперед.

До восхода солнца мы прошли почти тридцать лье вниз по течению. Затем мы сошли на берег, чтобы отдохнуть от дневной жары. Через несколько часов табуны лошадей догнали нас и паслись на пастбищах, а посевы росли на берегу реки.

Эти посевы были посажены гиксосскими фермерами, так как теперь мы находились на вражеской территории. Мы поблагодарили их за великодушие. А потом мы отправили их на гребные скамьи галер Адмирала Хуэя, где рабские цепи были плотно пристегнуты к лодыжкам. Мужчины Гуротаса отогнали их женщин, но я не стал расспрашивать, что с ними стало. Война-дело жестокое, и они пришли на нашу землю без приглашения, отняли поля у наших крестьян и обращались с ними хуже, чем с рабами. Они не могли ожидать, что мы будем обращаться с ними лучше.

Когда все было готово, мы втроем уселись под платанами на берегу реки, а повара подали нам завтрак из жареной колбасы и хрустящего черного хлеба, горячего из глиняных Печей, который мы запили кувшинами свежесваренного пива и который я ни за что не променял бы на пиршество в доме фараона.

Как только солнце перевалило за Зенит, мы снова поднялись на борт и продолжили наше путешествие на север, к Мемфису. Но нам предстояло плыть еще почти два дня, и это был первый раз с тех пор, как Гуротас и Хуэй вернулись так неожиданно, что мне представилась возможность поговорить с ними о жизни, которую мы знали вместе так много лет назад. Особенно мне хотелось узнать, что стало с двумя молодыми принцессами, которых они взяли с собой в изгнание, спасаясь от гнева брата принцесс, фараона Тамоса.

Мы втроем сидели на кормовой палубе флагманского корабля, и мы были одни и вне пределов слышимости любого члена команды. Я обратился к ним обоим:

‘У меня есть вопросы к вам обоим, которых, я уверен, вы предпочли бы избежать. Вы помните, что я питал особую привязанность к двум прекрасным юным девственницам, которых вы, грубые негодяи, имели наглость похитить у меня, их покровителя, и Фараона Тамоса, их любящего брата.’

- Позволь мне успокоить твой ум, потому что я знаю, как он работает, этот похотливый ум Таиты.- Гуротас прервал меня прежде, чем я успел задать ему свой первый вопрос. - Они уже не молодые и не девственницы.’

Хуэй усмехнулся в знак согласия. - Однако с каждым годом мы любим их все больше, потому что они доказали свою несравненную преданность, верность и плодовитость. Моя Беката подарила мне четырех прекрасных сыновей.’

- И Техути родила мне единственную дочь, которая прекрасна настолько, что и не скажешь, - похвастался Гуротас, но я скептически отнесся к подобным заявлениям, потому что прекрасно знаю, что все родители имеют завышенное мнение о своих собственных отпрысках. Только много позже, когда я впервые увидел единственную дочь Гуротаса и Техути, я понял, что он поступил с ней очень несправедливо.

‘Я не ожидал, что Техути или Беката передадут мне твои послания.- Я старался не выдать своей тоски. - Шансы на то, что мы снова встретимся, были невелики, и, конечно же, их память обо мне поблекла с годами ... - они не дали мне закончить мое скромное заявление, прежде чем оба расхохотались.

- Забыть тебя?- Спросил Гуротас сквозь смех. - Только с величайшим трудом я убедил свою жену остаться в Лакедемоне, а не возвращаться с нами в Египет, чтобы найти своего любимого Тату.- Мое сердце дрогнуло, когда я услышал, как он в точности повторил мое домашнее имя. ‘Она даже не доверяла мне запоминать ее послания, поэтому настояла на том, чтобы я записал их на папирусном свитке и лично доставил тебе.’

- Папирус!- Воскликнул я с восторгом. - Где же он? Отдай его мне немедленно.’

- Пожалуйста, прости меня, Таита.- Гуротас выглядел смущенным. - Но он был слишком громоздким, чтобы тащить его с собой. Мне пришлось подумать о том, чтобы оставить его в Лакедемоне. Я в ужасе уставился на него, пытаясь подобрать слова, чтобы наказать его так строго, как он того заслуживал. Он позволил мне еще немного помучиться, а потом не выдержал и ухмыльнулся. ‘Я знал, что ты подумаешь об этой идее, Таита! Так что он у меня в седельных сумках, которые лежат внизу, в моей каюте.’

Я ударил его в плечо сильнее, чем это было необходимо. - Принеси его сейчас же, негодяй, иначе я никогда не прощу тебя. Гуротас спустился вниз и почти сразу же вернулся с объемистым свитком папируса. Я выхватил его у него из рук и отнес на носовую палубу, где я мог быть один и без помех. Осторожно и почти благоговейно я сломал печать и развернул первый лист, чтобы прочесть приветствие.

Никто из тех, кого я знаю, не может нарисовать иероглиф так художественно, как моя любимая Техути. Она изобразила "Сокола со сломанным крылом", который является моим иероглифом, так что он, казалось, был наделен собственной жизнью и улетел с раскрашенного листа папируса сквозь туман слез, наполнивший мои глаза, и попал прямо в мое сердце.

Слова,