и не добрался. Зато из ответа ясно, что Олег информирован о «геройском поступке».

— У нас есть заявление.

— Успела написать? Повздорили мы, поругались. О чем же она пишет? Интересно взглянуть.

Трусит отчаянно, а наглость так и прет. Бодрится. А для чего? В первом раунде быть ему на лопатках.

Смотрю на него, не скрывая презрения.

— Думаю, как может человек дойти до такой подлости. Может, объясните, покаетесь, а?

— Не в чем мне каяться. Это наше с ней дело... мы давно близки.

— Вот оно что? Значит, любовь? А «напарник» ваш? Взгляните-ка лучше на заключение экспертизы.

Делает вид, что его не интересует заключение, но все же не выдерживает, берет. Заметно трясутся пальцы.

— Потом эксперт сопоставит ее группу крови с той, что на вашем бельишке задержалась...

— Алик! Алик пусть рассказывает! — срывается на крик Полухин.

— Не ваша, значит, инициатива была?

— Я не собирался... Не хотел... Что мне будет теперь?

— Ну вот, я вижу, вас это дело заинтересовало, — отвечаю спокойно. Первый раунд кончился, и Витя на лопатках. Скучный противник. — Суд вам будет. А наказание от показаний зависит. Искренность признания, кстати, судом учитывается.

Нельзя сказать, чтобы его «понесло», но оживился. Заикнулся и о чувствах, о женском легкомыслии, поюлил, перед тем как подойти к главному, ну и на Алика свалил.

— Я не хотел, честное слово, не хотел. Он же судимый, вор, шел рядом, ну и шепнул... Ему бы в морду дать. Но... Он же вор — на все способен. Не знаю, как все вышло... Виноват, конечно. Поддался я ему.

Не хотелось пререкаться с ним, мерзко было, противно. Но все же пришлось уточнить кое-какие детали, чтобы сразу же прояснил, не откручивался потом.

Когда пришел за ним конвоир, Полухин обернулся с порога и спросил:

— Гражданин следователь, а нельзя мне жениться на ней?

Не знаю, что он прочел в моем взгляде, но прочел и, главное, понял, наглец, потупился, согнул плечи, так и ушел.

...Инспектор уголовного розыска, которого я застал в отделении своим звонком, принял поручение охотно.

— Все, все будет в ажуре, — ответил, записав адрес Дашина. — И задержим, и обыщем. К утру? А может, пораньше? Ладно, на месте виднее.

Суббота

— Что так долго не приезжали?

Не часто меня встречают таким вопросом, да еще подозреваемые. Дашин поднялся со скамьи в дежурке. Выпрямился.

— Заждался? — спросил я его как старого знакомого.

— Ага, — ответил он искренне.

Прихватили Дашина в полночь. Где-то поздно шатался. Взяли, когда подошел к своему подъезду. И сразу обыск на квартире.

— Нашли что-нибудь? — спрашиваю тихонько инспектора.

— Вот, — показал инспектор на пиджак, валявшийся на стуле. Он поднял его и вывернул рукав. Внизу на подкладке бурая полоска.

— Ваш? — спросил я Дашина.

— Чей же?

— А кровь?

— Наверно, ее.

Отвечает, не таясь. И ухмыляется. Привык или храбрится?

— Вы всегда такой спокойный?

— А что психовать? Вот перед корешами стыдно показаться. Спросят, за что замели?.. — И он махнул рукой. Своеобразный стыд.

Привез я Дашина в управление. И тут же телефонный звонок.

— Люда? Так, так... Пригласите часиков на пять, шесть. Правильно, обо мне ни слова... пусть будет сюрпризом. Хорошо. До вечера. Да. И чай не забудьте заварить.

— А вы тоже, гражданин следователь, время даром не теряете, субботний вечер налаживаете, — с одобрительной ехидцей ввернул Дашин. Он уже решил не отпираться и чувствовал себя вольнее.

Контакт с подозреваемым — важная вещь. Высокомерие здесь ни к чему.

— Не угадал, Дашин. О вас все стараюсь, о вас хлопочу.

— Я никакой Люды не знаю, — насторожился он, — разве ту не Лидкой звали?

— Правильно, Лидой, — отвечаю. — И Олега не знаешь?

— Олега? Нет, не знаю.

Интуитивно чувствую по ответу, что действительно не знает. Не всех же приятелей Полухина должен знать. Но слышать о нем мог.

Дашин все рассказал. Подписывая протокол допроса, попросил:

— С девушкой очной ставки не давайте.

— Боитесь?

— Чего мне бояться? Прошу.

Что это? Стыд? Остатки совести? Любой человек, даже такой, сложен.

— А с ним — дайте, интересно побеседовать.

— Соскучились?

— Мы на воле встречались. Хочу у вас встретиться, получше разглядеть.

Тоже проверяет. Подмывало выложить ему, что Полухин назвал его зачинщиком, но сдержался. Пусть он сам услышит.

Когда конвоир привел Полухина и оставил нас втроем, когда они нервно поздоровались, Дашин взял инициативу на себя:

— Пусть первым начинает.

Стоит ли? Начнет Полухин петлять, Дашин, чего доброго, по его следу потащится. Поддержит. И сговорятся. Риск. Занимайся потом реставрацией правды. Сомневаясь, я все-таки сказал решительно:

— Рассказывайте, Полухин.

И верно, запетлял, замямлил Виктор. Глазами злыми на меня метит. Следователь, мол, виноват, что он на «очень большого друга» показания дает, да ничего не поделаешь. А от записанного отступить боится. И мне угодить и перед Аликом хочет оправдаться.

— Врешь ты все, Витя, — вдруг прервал его Дашин, — врешь.

Полухин понял его по-своему. И истерично закричал:

— Алик, друг! Правда, вру! Заставили, силой заставили! — И ко мне: — Отказываюсь, от всего... Отрицаю! Пишите!

Полухин актерствовал. Но играл неумело, неубедительно.

«И все же, вдруг Дашин дрогнет? — подумал я. — Может, рано очную провожу? Не созрели они для очной. Вот Полухин на допросе бился рыбой скользкой, юлил, потом притих, сознался, а сейчас — на попятный».

— Зачем же так, Полухин: то одно, то другое, — сохраняя спокойствие, сказал я. Зло, конечно, разбирало, но внутренне я был готов к сюрпризам. — Мы сначала разберемся. Я вам сейчас напомню ваши показания.

— Нечего мне напоминать, отрицаю я их!

И тут Алик не подвел, бросил ему, глянув в лицо:

— Не надо, Витя, не вертись. Дело сделано. — И мне: — Свежий он еще, не обстрелянный...

— А ты обстрелянный! — вскинулся Полухин.

— Вот что, падло, заткнись! — Дашин в ответ ему грубо.

— Не понимаю, Алик! — осекся Полухин.

Я молчу, не вмешиваюсь.

— Понимаешь. Показывай, как было, все говори! — приказал Дашин. — Только с самого начала. Когда предложил...

— Я?! Ты же предложил, — трусливо запротестовал Полухин. И уже теперь ко мне повернулся, за поддержкой.

— Я, значит? Вот что, друг. Я ли, ты ли —